Тайна академика Фёдорова

этот населённый пункт.

От моста через пруд дорога вела круто в гору. Алексей Витальевич сошёл с велосипеда и повёл его в руках. Хотя до дома оставалось уже менее шести километров, тревога в его душе всё росла и росла. Миновав подъём, он вновь уселся в седло и нажал на педали. Ну, вот, наконец, и его посёлок! Но и здесь улицы как будто вымерли. Не было ни людей, ни даже собак. Притихшая было тревога вновь переполнила душу Фёдорова, когда он был всего в нескольких метрах от своего домика. Эта тревога перешла в ужас, в предвидение неизбежности чего-то кошмарного, когда он, поднимаясь на высокое крыльцо, увидел неплотно прикрытую входную дверь. Домашние, его родные так бросить дверь не могли! Рывком распахнув её, Фёдоров вбежал в прихожую и громким голосом, дрожащим от ожидания чего-то ужасного, выкрикнул:

– Вика! Мама! Дочка! Ау! Где вы?! Это я!!!

Но ответом ему была полная тишина. Только теперь он разглядел в самом тёмном углу прихожей – возле двери в ванную неподвижное тельце обычно шустрой и смелой кошечки Катьки. Не переобуваясь в домашние туфли, весь дрожа, Алексей Витальевич бросился в комнату матери. То, что он там увидел, вызвало громкий крик отчаяния: мама сидела в своём кресле на колёсиках совершенно неподвиж­ная, со страшным, залитым кровью лицом и сжатыми в кулаки руками. Эти руки ещё совсем недавно были такими ласковыми и нежными, такими умелыми и работящими. Страшное зрелище вызвало у Фёдорова новый крик. Он бросился к матери, встал перед нею на колени. Руки мамы были не только неподвижны, но уже и холодны… Как тогда, в прошлой, проклятой действительности, которую удалось исправить.

– Вика! Дочка! Где же вы?! – кричал Фёдоров, бросившись в спальню, затем в свой кабинет.

Всё здесь было перевёрнуто. На полу валялись окурки, книги, сброшенные со своих привычных мест. Ни жены, ни дочери тут не оказалось. Платяной шкаф был открыт, но тайник, по всем признакам, остался не обнаружен­ным. Алексей Витальевич бросился по лесенке на второй этаж, где располагались гостиная метров в двадцать и маленький рабочий кабинет жены, а также комната дочери. И здесь всё носило следы варварского обыска и причинённых им разрушений, выполненных с явными садистскими наклонностями. Но никого ни в комнате доченьки, ни в гостиной не оказалось. Дверь, ведущая из гостиной в кабинет супруги, оказалась плотно закрытой – единственная закрытая дверь в разгромленном доме!

Какое-то время профессор, в предчувствии нового ужаса, собирался с силами. Потом, дрожа всем телом, открыл эту дверь, и то, что предстало перед его взором, лишило его сознания. Очнувшись после глубокого обморока, чувствуя на всём теле холодный и липкий пот, ощущая слабость и сильное головокружение, Алексей Витальевич с трудом поднялся сначала на четвереньки, затем, держась за стену, встал на ноги.

Впрочем, ноги были совершенно слабыми, ватными. Держась за косяк двери кабинета, Фёдоров вошёл в эту маленькую, ещё совсем недавно по-особому уютную комнатку. Любимая жёнушка лежала с задранным кверху подолом платья, без нижнего белья, прикрывая собой наполовину совершенно голенькое, мертвое тельце ребён­ка – их любимой доченьки. В левой руке жены был зажат пистолет – его, фёдоровский пистолет, разрешение на приобретение и хранение которого ему досталось в своё время таким трудом.

Восстановить события не представляло никакого труда. Всё было ясно: оккупанты ворвались в дом, очевидно в поисках Фёдорова. Сначала с побоями допросили мать, не посчитавшись с тем, что ей уже за восемьдесят. Не добив­шись желанного ответа, принялись, шантажируя дочерью, допрашивать жену. Та, изловчившись, вырвала из рук врагов ребёнка и, непонятно как добравшись до пистолета, бросилась наверх. Здесь-то и захватили их оккупанты, убили ребёнка, затем – отчаянно сопротивлявшуюся Викторию, а потом надругались над нею, уже мёртвой.

Глава 4.

Вторая попытка.

В ушах нестерпимо звенело, вокруг стояла тьма, нет, не тьма – это его глаза были слепы, но сознание с каждой секундой становилось всё яснее. Страшная картина смерти родных стояла перед внутренним взором Фёдорова. Отчаяние вновь наполнило его душу. Но что это? Сквозь постепенно стихавший звон в ушах он услышал какой-то грохот. А, это упали дрова на пол, какие-то шаги совсем близко, судя по звукам, за закрытой дверью. Но вот глаза. Глаза не видели ничего.

'Скверно, если ослеп. Как же тогда быть?'– поду­малось Фёдорову. В прошлый раз зрение вернулось почти сразу же вслед за слухом, а теперь он слеп, как крот, чёрт возьми! Тогда ничего сделать не удастся. Но ведь так не должно быть! Если уж ему удалось, используя силы природы, вернуться сюда, в прошлое, на четверть века назад, то он и дальше должен оставаться активным элементом во взаимо­действии сил, участвующих в событиях бифуркации. Стоп! А откуда такая уверенность, что он попал в прошлое?! Звуки, запахи. Да, недаром индейцы в память о событиях продуманно собирали пучки трав с определёнными запахами. Запахи не обманут, точно напомнят о давно минувшем и о былых переживаниях. Так что, если обоняние его не подводило, он сейчас определённо в том периоде прошлой жизни, когда снимал комнату в домике на Бакунинской.

Но было и ещё одно обстоятельство, которое тоже тревожило Фёдорова: он не чувствовал своего тела и не мог пошевелиться. „Так, давай-ка, вспомни, чем ты занимался 26 лет назад поздней осенью!' – приказал себе Алексей Витальевич. Так, диссертация была написана (мелькнула мысль: „Интересно, а смог бы написать её сейчас?'), переговоры о защите. Так! Потом смерть Брежнева, траур, сокращение штатов.

Постепенно ему удалось мысленно восстановить довольно точную схему ключевых событий своей жизни двадцатишестилетней давности. Осознав это, он несколько расслабился и понял, что лежал всё время на спине, почему– то крепко сжав кулаки и плотно зажмурив глаза. После первой попытки он чувствовал себя иначе. Обстоятельств прошлой жизни в тот раз вспоминать не пришлось. Открыв глаза, он отчётливо, насколько это позволял серый свет раннего осеннего утра, увидел обстановку комнаты: стол слева от дивана, тумбочку с пишущей машинкой, кривоватый деревянный стул, прямоугольник двери с пробивавшимся в щель желтоватым светом. Фёдоров поднялся, включил настольную лампу, заправил постель, надел висевшие на спинке стула брюки, рубашку и пиджак, вид которых он основательно подзабыл, но обоняние утверждало – это его повседневная одежда. Тем временем шаги снаружи его комнаты стихли. Затем он услышал приглушённый скрежет тяжёлой калитки, притворяемой хозяйкой, и щелчок замка, закрываемого ею на ключ.

Фёдоров бодро вышел из комнаты, осмотрелся. Да, он на Бакунинской улице в Воронеже. Частный домик, в котором он за 25 рублей в месяц снимал комнату, состоял из холодной прихожей, в которой стоял рукомойник, далее следовала кухня с печью-плитой, слева от которой находился вход в его комнату, а прямо – короткий коридор, ведущий в гостиную хозяйки, сообщавшуюся с её спальней. Алексей прошёл в гостиную (что, по условиям соглашения с хозяйкой дома, ему вообще-то делать не рекомендовалось) и по­ смотрел на отрывной календарь, висевший на стене: вторник, 2 ноября 1982 года. Рядом на столе лежали оторванные листки за 1 ноября и 31 октября – с какими-то кулинарными рецептами. Всё это смутило Фёдорова. Во-первых, он рассчитывал здесь оказаться на несколько дней раньше – в субботу или воскресенье. Тогда бы у него было время на акклиматизацию в прошлом и на повторение вызубренных сведений о событиях периода, в котором он очутился. Да и план действий следовало ещё раз продумать – продумать уже здесь, на месте, с учётом тех мелочей повседневности, которые почти начисто забылись за четверть века и в результате всех пережитых им потрясений. Теперь времени не оставалось ни на что.

На работу он, конечно же, сегодня не пойдёт. Значит, будет прогул, который тоже может отразиться на после­дующем развитии событий. Он решил сделать так: пешком на вокзал, заодно уточнить в кассе сегодняшнюю дату (хозяйка, случалось, забывала ежедневно срывать листки календаря), затем час-два побродить по городу, послушать разговоры людей в магазинах, на улице, в городском транспорте, потом – сюда, на квартиру, пробежаться по плану действий и продумать версию своего двух-трёхдневного отсутствия для хозяйки. Алексей достал из кармана брюк кошелёк. Маловато! Открыв ключом чемодан,