стоявший под диван-кроватью, Фёдоров вынул из потайного отделения свои запасы. Здесь было более трёхсот рублей. Подумав, Алексей взял 15 красных десяток, выглядевших теперь для него довольно непривычно. Наверное, и в его внешнем облике, точнее – в манерах, движениях, появилось что– нибудь, что ощутимо отличает Фёдорова от него самого, но прежнего. Ну, что же, в Москве это может сыграть положительную роль, а вот здесь, 'дома', скорее всего, осложнит существование.
Размышляя так, Алексей Витальевич сбросил пиджак, и быстро освежил лицо у рукомойника. После этого оделся и пошёл пешком на вокзал, ведь расстояние не превышало двух километров. Совсем уже рассвело, но день обещал быть пасмурным и холодным. В его памяти город, особенно Бакунинская улица, был грязным и неухоженным. Сейчас же он видел всё совершенно иначе, другими глазами. То, что раньше воспринималось как грязь и неухоженность, понимались им теперь как некоторая небрежность в явно регулярной уборке и определённая нехватка средств. В сравнении с тем, во что превратились русские города в ельцепутии, Воронеж 1982-го казался образцом порядка и чистоты. Никакого мусора на тротуарах, никаких ям на проезжей части. Да, местами на асфальте нечто буро– мокрое. Но это – просто раскисшая от осенних дождей пыль. К тому же – и тут и там – следы мётел дворников. Никакой американизированной рекламы, ни одного слова на омерзительном американском наречии! Вот рабочие украшают здание лампочками и праздничными транспарантами. А здесь – огромная афиша нового советского фильма 'Ожидание полковника Шалыгина' с Борисом Галкиным в главной роли. Кажется, примерно в эти дни Фёдоров и посмотрел этот отличный фильм в своей прошлой жизни: не то 31 октября, не то – 6 ноября.
Ни одного нищего на улицах, ни одного опустившегося бродяги, ни одного жующего американскую жвачку, ни одного бритозатылочного деляги. Да и взгляды людей совсем другие: не заметно ни застарелой безнадежности, ни злобы и хищности; лица светятся уверенностью в будущем, спокойствием, большинство – доброжелательны. И речь, речь у людей совсем другая – русская, не засорённая ни американщиной, ни жаргоном, ни даже матом. Алексей остановился возле кондитерской фабрики, недалеко от которой находилась трамвайная остановка. Соблазнительные ароматы приятно щекотали ноздри. Алексей даже зажмурился и глубоко вдохнул.
– Что, любите сладенькое? – с добродушной усмешкой спросил вышедший из трамвая немолодой мужчина.
- Да, вот. Грешен, – несколько смущённо ответил Фёдоров.
- Осваиваем новый сорт конфет, – бросил его собеседник и
устремился к проходной.
Фёдоров сел в подошедший трамвай и, жадно прислушиваясь к разговорам пассажиров, доехал до вокзала. Возле суточной кассы стояла небольшая очередь. Алексей приготовил деньги и паспорт. Лишь в самый последний момент он спохватился, чувствуя себя едва не разоблачённым шпионом: никакого паспорта не требовалось, а билет (он взял себе верхнюю полку в купе) оказался маленькой картонкой с датой отправления, выбитой на нём мелкими дырочками. Фёдоров подошёл к киоску „Союзпечати' и за 5 копеек купил две газеты – „Правду' и „Известия'. Все ноябрьские и декабрьские номера этих газет он давно уже знал почти наизусть. Вот с газетами начала 1983 года было хуже: в связи с постигшей его бедой, так и не нашлось времени выучить их перед отправлением в прошлое. Сейчас ему было приятно ощутить белизну бумаги только что вышедших изданий, запах свежей типографской краски. Впрочем, просмотр этих номеров мог и помочь освежить память.
Проехав одну остановку от вокзала в сторону своего жилища – самое опасное место, где он мог попасться на глаза кому-либо из коллег,– Фёдоров дальнейший путь проделал пешком. Зашёл в пару магазинов, чтобы купить продуктов в дорогу и на обед. Он взял 3 сайки по 6 копеек, 3 пол-литровых тетраэдра молока по 14 копеек, полкилограмма спортивных конфет по 1 рублю 80 копеек, десяток яиц за 90 и половинку „кирпича' белого хлеба за 8 копеек. Прихватил ещё бутылку дорогих „Саян' за 34 копейки. Масло брать не стал – солидный кусок его ещё имелся дома.
Пообедав яичницей из 3 яиц, хлебом с маслом и молоком, Алексей Витальевич развернул газеты. Так он просидел за столом около трёх часов. Со стороны могло показаться, что он полностью сосредоточен на газетных статьях. На самом же деле мысли его зачастую были очень далеко и от содержания статей, и от сегодняшней – 1982 года – жизни.
Выспаться как следует в поезде не удалось, хотя Алексей специально с этой целью взял до Москвы купейный, а не плацкартный билет. Шумные курящие соседи, возвращавшие ся из командировки в Москву, совершенно не заботились о сне других пассажиров, то и дело вставали и, выходя в коридор, громыхали дверями. Поэтому голова была несвежей, что сильно беспокоило Федорова. Ведь рискованная задача, которую он взвалил на себя, требовала полной ясности мышления, собранности и хорошей работы памяти. Алексей Витальевич раскрыл свой „дипломат' и вынул оттуда пару таблеток цитрамона. Как раз в это время в дверь деликатно постучали, после чего она открылась, впуская в купе вежливого седого проводника с четырьмя кружками чая в левой руке.
- Можно у вас попросить пару лишних порций сахара?– спросил Алексей у проводника. – Что-то у меня голова раскалывается.
- Пожалуйста, – промолвил проводник, – четыре копейки!
С этими словами он положил на столик два дополнительных батончика с дорожным рафинадом.
- Ещё вопрос, – несколько замявшись, добавил Фёдоров.
- Не напомните ли, какой сегодня день.
- Ну, как же, – усмехнулся в седые усы проводник, похоже, полагая, что пассажир мучается с похмелья,
- Среда, третье ноября тысяча девятьсот восемьдесят второго года!
Фёдоров буркнул что-то в знак благодарности, давясь чересчур горячим чаем. Впрочем, свежий чай, да и цитрамон, спустя несколько минут, сделали своё дело – мучительная головная боль постепенно отступила.
На сыром, морозном воздухе, в котором перепархивали снежинки, Алексей Витальевич пробрался через толпу ко входу на станцию метро Павелецкая. Фёдоров нащупал в кармане пятак и устремился к одному из автоматов, впускавших пассажиров на станцию. Сутолока, вечная московская толкотня, хотя они и были неагрессивны и в чём– то даже дружественны, изначально претили Алексею, были ему неприятны. Собственно, из-за них он и отказался около тридцати лет назад ('То есть, каких тридцати', – поймал себя Фёдоров, – 'Это было в 1981-ом – значит всего лишь год назад!') от предложенной ему работы в крупном академическом Московском НИИ. Протолкавшись к эскалатору, Алексей встал на ступеньку и переключился на другие, куда более актуальные мысли.
Именно сейчас, как никогда остро, он почувствовал всю авантюрность, всю рискованность своего плана. Слишком многое зависело от элементарного везения – то есть, от того благоприятного стечения обстоятельств, которое никак не зависит от воли и образа действий человека, а является по отношению к нему внешним фактором. И потом, многое зависело от того, насколько истинны сведения, собранные им по крупицам в библиотеках и архивах. Кроме того, ни в коем случае нельзя было поручиться за то, что ему удастся встретиться с нужными людьми (уж слишком высокие посты они занимали). А приёмы входа с ними в контакт могли оказаться непригодными. И где гарантия, что ему поверят?! Собственно говоря, Алексей Витальевич, вполне мог быть признан если не сумасшедшим, то, во всяком случае, провокатором, которому каким-то неведомым путём стали известны высшие государственные секреты.
Чувство неуверенности и растущий холодок страха (всё может сорваться!) понемногу овладевали Фёдоровым, и лишь толчок при сходе с эскалатора вывел его из состояния растущей тревоги. „Стоп! Ну-ка, возьми себя в руки!' – приказал он себе. Слишком многое сейчас зависело от его выдержки, уверенности в себе (пусть, хотя бы, внешней!), от собранности. Однако собраться он смог лишь после того, как ему повезло в вагоне усесться и проделать упражнение аутогенной тренировки.
Покинув метро на станции Дзержинская, Фёдоров оглянулся на памятник знаменитому поляку. Сам тот факт, что памятник стоит на своём месте, ещё не сваленный вандалами из числа лиц. демократической национальности, вселил в Алексея чувство уверенности. „Ничего, Феликс Эдмундович! Пробьёмся! В конце-то концов, кто, если не я, и когда, если не теперь!' – подумал Алексей. Взглянув на свои часы, точность хода которых он специально ещё раз проверил перед выездом в Москву, Фёдоров не спеша, пошёл по направлению к знаменитому зданию на площади.
