Тайна академика Фёдорова

-          Скажите, Леонид Иванович, а что произойдёт, если мы отправим ваше сознание в путешествие во времени к тому моменту, когда вы лежите на смертном одре или в отделении реанимации? Что произойдёт, если вы не вер­нётесь? Может быть, – я не уверен, – вас вообще нельзя никуда посылать в связи с опасностью для страны!

Наконец, накануне Дня международной солидарности трудящихся 1985 года всё было готово к первому опыту. Фёдоров не сказал своему начальнику по линии госбезо­пасности, но одновременно и своему подопытному добровольцу, что не может, не смеет, не решается отправить того во времени вперёд. Имея право единолично принимать решения и якобы соблюдая формальности, он взял у Леонида Ивановича расписку в том, что тот как доброволец отдаётся экспериментатору профессору Фёдорову совершенно созна­тельно, полностью ему доверяет и независимо от результа­тов опыта не будет иметь никаких претензий. Шебуршин, читая эту расписку, помрачнел и, подписывая, заметил:

-          Честно говоря, товарищ Фёдоров, такого я от вас не ожидал.

Фёдоров в ответ лишь загадочно улыбнулся, но раздумывать над смыслом этой улыбки Шебуршину уже не довелось: эксперимент начался, и он почувствовал, что находится одновременно в своём рабочем кабинете в понедельник 23 апреля 1985 года и здесь, в лаборатории на Балтике,– одной неделей позже. Только теперь он сообразил, зачем это Фёдоров так настойчиво втолковывал ему, как и при каких обстоятельствах проявляется чувство раздвоен­ности при совмещении сознания из наступившего будущего с сознанием в пережитом прошлом. Стали ясны, и все наставления о необходимости чрезвычайной обдуманности всех шагов и даже планов действий. Прояснился и смысл данной им расписки, к которой Фёдоров потребовал самого серьёзного внимания.

– Вот же паршивец! Не решился отправить меня в будущее! Удумал отправить на неделю назад! Нет, всё же это хорошо! Правильно сделал! Молодец!

Очутившись с раздвоенным сознанием в своём собственном прошлом, председатель КГБ СССР впервые ощутил на себе, сколь же велика была ответственность самого Фёдорова, каковы нагрузки! Но ощутил он и плюсы. Несколько дней назад он был недоволен собой вследствие одного из принятых им решений. Обдумав всё и проверив изменённый проект решения по 'критерию Фёдорова' (так он назвал прочувствованное на себе тягостное чувство раз­двоенности сознания), Шебуршин принял теперь другое решение, которое, как выяснилось уже через день, было оптимальным. Во всех остальных своих поступках и делах Шебуршин скрупулёзно следовал своей памяти обо всех событиях, случившихся за неделю. Он решил также не совершать экскурсии в будущее и отозвать свою расписку. По 'критерию Фёдорова' получалось, что эти два последних решения – тоже правильные. 'Добровольца найдём!' – решил Шебуршин, подумав об одном молодом, талантливом сотруднике Пятого управления, психологе, который был отобран Фёдоровым в качестве своего будущего работника.

В лаборатории же в момент отправки Шебуршина в прошлое произошло следующее. Сам Фёдоров, как и все сотрудники лаборатории, почувствовал сильное голово­кружение и, вроде бы, на мгновение потерял сознание. Вокруг здания всё окуталось густым туманом со странным сиреневым оттенком. Было это совпадением или нет, но во время эксперимента всё небо быстро затянулось не весть откуда взявшимися тучами, разразилась кратковременная, но очень сильная гроза. Затем в течение нескольких минут всё вернулось к исходному состоянию. В момент 'отправки' тело Леонида Ивановича как бы растворилось в воздухе, стало на несколько секунд зыбким как призрак, но всё это тут же прошло. Фёдоров твёрдо решил Шебуршина на экскурсию в будущее не отправлять. Неважно, что у него не было пока что другой подходящей кандидатуры! Всё это подождёт. А подвергать риску фактического спасителя Отечества было бы безумием.

Все эти ощущения и мысли вихрем пронеслись сквозь Фёдорова. Перед ним в кресле, напоминавшем зубовра­чебное, сидел его друг, начальник, помощник и ученик в одном лице и спрашивал:

-          Алексей Витальевич! Где моя расписка? Вы правы! Я решил не рисковать!

-          Какая расписка? – не понял Фёдоров.

Он и правда заготовил текст расписки, чтобы заставить Шебуршина взглянуть со всей серьёзностью на предстоящий (вернее – предстоявший тогда) эксперимент, но Шебуршину не показывал, полагая, что тот может и оби­деться. Выслушав толковые объяснения и подробнейший отчёт своего шефа – подопытного, Фёдоров всё понял, улыб­нулся и сказал:

-          Ну вот, Леонид Иванович! И тебе тоже довелось совер­шить изменение реальности. Поздравляю!

-          Это тебя, Витальевич, я должен, обязан благодарить!

Да нет, не за себя! За всех нас, за страну. Я ведь лишь теперь почувствовал на своей шкуре, какой подвиг ты совершил! Настоящий подвиг и подвижничество! – настойчиво повторил Шебуршин, заметив на спокойном лице учёного гримасу недовольства.

Поднявшись с кресла, Шебуршин сообщил, что ему пора в Москву. Уже у входа он оглянулся, улыбнувшись, ещё раз протянул Фёдорову свою крепкую ладонь и добавил:

-          А ведь я смог благодаря этой экскурсии в прошлое исправить и свою собственную ошибку. Пусть – неболь­шую. Всё равно – спасибо!

-          Чего уж там…– ответил Фёдоров. Потом помолчал, прикидывая, что ещё надлежит успеть сделать до празд­ника Победы, и закончил:

-          Ну, с наступающими, товарищ генерал!

-          С наступающими, товарищ генерал! – прочувствованно ответил Шебуршин, глядя на Фёдорова очень серьёзно, но с какой-то затаённой грустью.

Заключение.

Дождь не стихал. Пётр Николаевич взглянул на часы. Гроза продолжалась уже более получаса. Нет! Дальше пережидать невозможно – нет времени. И хотя Олялин знал, что грозы в этих краях – большая редкость, а о таких затяж­ных ему вообще слышать не доводилось, он решил, что на этот раз буря затянется. Поэтому Пётр Николаевич включил фары, ходовой аккумулятор и медленно двинулся вперёд.

Туман с сиреневым отливом полностью охватил его маленькую машину. Но, странное дело, едва он миновал дачу академика, как на мгновение почувствовал сильное голово­кружение. Перед глазами всё поплыло. Правда, длилось это недолго. Он даже не успел дотянуться до рычажка выклю­чателя ходового аккумулятора. 'Пчела' продолжала медлен­но двигаться вперёд. Тут столь же внезапно плотный туман как будто стал реже, и перед глазами возникла странная, зыбкая и совершенно фантастическая картина: дорога представилась Олялину неровной, сплошь покрытой выбои­нами и вроде бы многолетним слоем мелкого мусора; дома, едва различимые по сторонам дороги, казались старыми, обветшалыми и неухоженными; впереди, на перекрёстке, сквозь редеющий сиреневый туман виднелся бронетранспор­тёр чуждых очертаний, вроде бы с американским флагом, намалёванным на борту, а рядом с ним – группа солдат в непривычной, явно иностранной форме.

'Что за мираж?!' – подумал Пётр Николаевич, выключил фары и резко затормозил. Увиденная им зыбкая и нечёткая картина посёлка, запущенного до крайности, до состояния разрухи, с иностранным блокпостом вызвала двойное чувство тревоги. Видение, его смысл были страшны сами по себе. Но помимо этого возникло опасение и за собственное психическое здоровье. Он точно знал, что галлюцинации – верный признак психического расстройства, в отличие, скажем, от иллюзии – ошибочного восприятия. 'Может быть, – подумалось ему, – всё это лишь иллюзия, вызванная грозой, изменением плотности воздуха и влиянием близких электрических разрядов? Возможно, что всё уви­денное – результат воздействия на мой мозг, по-видимому, необычайно сильных электромагнитных полей?' Олялин крепко зажмурился и стал медленно и глубоко дышать, чуть задерживаясь на каждом вдохе.

Совершив десять таких вдохов, он открыл глаза. Так и есть! Это была иллюзия! Туман за эти две минуты в значительной степени рассеялся. Дома по сторонам дороги стали видны более отчётливо. Они уже не казались донельзя запущенными и обветшалыми. А от миража с иностранным блокпостом не