Как возникают убийства?
Лев Толстой считал, что носовой платок Дездемоны был недостаточным основанием всей последующей интриги, которая потрясает человечество с момента премьеры «Отелло» в маленьком театре «Глобус». Возможно, и маэстро Шекспир чувствовал эту слабинку, а потому сделал Отелло мавром — дикарь, даже в генеральских погонах, ближе к природе, может убить и за банан.
Правда, Толстой и Шекспир были людьми той странной эпохи, когда и по серьезной причине далеко не каждый брал на душу грех убийства ввиду неминуемого ответа за него на том свете. Но в наш просвещенный век и великих певцов, и случайных пассажиров пригородной электрички расстреливают просто из желания прослыть убийцей. А из-за неразделенной любви принято стрелять в президентов и перерезать горло возлюбленной вмеcте с ее друзьями.
Десятиместный одномоторный «Ан-2» рейса «Барановичи — Брест» приземлился на ночном аэродроме в семи километрах от города. Здесь полковника Барского ждала дежурная «Волга» брестского управления КГБ, а в городе, в гостинице «Брестская», ему был забронирован «люкс» и оставлен ужин. Но он приказал везти его сразу на железнодорожный вокзал. Семь часов назад, в Москве, по дороге из международного шереметьевского аэропорта во внуковский, обслуживающий местные западные линии, он заехал в свою «контору», где в канун праздника все и вся были на боевом посту. «Мне нужно ликвидировать собаку, но с отсрочкой на 24 часа и без следов», — сказал он дежурному по Оперативно-техническому управлению. «Главное, чтоб не тещу, — пошутил тот. — Пишите заявку». Барский написал:
«В связи с имеющимися данными о вывозе эмигрантами ценностей в желудках вывозимых животных, прошу под мою личную ответственность выдать несколько сортов отравляющих веществ для контрольной проверки собак.
Нач. отдела «Е» Пятого управления п-к Барский».
Получение утверждающей визы дежурного по Пятому управлению заняло ровно столько, сколько потребовалось, чтобы со второго этажа здания вновь подняться на четвертый. После этого из сейфа ОТУ Барский получил шесть маленьких разноцветных пробирок с подробной инструкцией, какой яд следует добавить в пищу, какой — в воду, а каким просто полить собачью подстилку. «А человек может умереть от этого запаха?» — спросил Барский дежурного по ОТУ. «А зачем человеку нюхать собачью подстилку?» — резонно ответил тот.
Теперь, грея в кармане папиросную коробку «Казбека» с этими пробирками, Барский подъезжал к Брестскому железнодорожному вокзалу. Он еще не знал, как и где он применит полученные средства, но был уверен, что рука у него не дрогнет. Если он не успеет сделать это в Бресте, у него в кармане спецпропуск КГБ на проезд до Братиславы. А в поезде
Машина остановилась на окраине привокзальной площади, поскольку подъехать к самому вокзалу оказалось невозможно из-за скопления эмигрантов. Барский приказал шоферу ждать его, вышел из машины и направился к вокзалу.
Вокруг, под падающим с темного неба снегом, биваком, как солдаты в походе, сидели, укутавшись в одеяла, группы мужчин — они подогревали себя чаем из термосов, коньяком, водкой и анекдотами. Никто не обращал на Барского внимания — он был в штатском. «Возможно, где-то здесь и Рубинчик», — мельком подумал он. Но этим мерзавцем он займется утром, а сейчас… Переступая через чемоданы и узлы, он пересек площадь, властно постучал в запертую дверь. Сонный молоденький милиционер с косой челкой на лбу открыл дверь изнутри, сказал нагло:
— Ну, чо еще?
Барский молча поднес к его глазам свое удостоверение. Милиционер встрепенулся, вытянулся по стойке «смирно»:
— Товарищ полковник, во время дежурства никаких происшествий…
— Не ори, — приказал Барский, входя. — Гимнастерку застегни, если ты на дежурстве!
— Слушаюсь, товарищ полковник! — Милиционер неверными руками стал застегивать верхние пуговицы гимнастерки.
— Женщину с эрдельтерьером не видел?
— Разрешите доложить, товарищ полковник?
— Докладывай!
— Тут этих собак, товарищ полковник! И терьеры, и мопсы! Вам любой терьер нужен или конхретный?
— Конкретный. Эрдельтерьер золотой масти и с ним женщина тридцати двух лет, блондинка, глаза зеленые. Должна быть хорошо одета — шуба, дубленка или хорошее пальто. Ну?
— Разрешите доложить, товарищ полковник?
— Опять! Не тяни душу, докладывай!
— Если разрешите, я пойду на второй этаж шукать, а вы тут посмотрите. Тут просторней.
— Иди.
— Слушаюсь, товарищ полковник!
Барский огляделся и медленно, наугад двинулся в глубину ночного вокзала. И оказался в странном, ирреальном, полутемном мире, где все пространство — и зал ожидания, и кассовый зал, и кафе-буфет, и парикмахерская, и даже коридор перед туалетом — все было занято женщинами, стариками и детьми, спавшими на полу, на скамейках, на подоконниках и на своих узлах и чемоданах. В воздухе стоял тяжелый запах детских пеленок, пота, хлорки и чесночной колбасы. Изредка в разных концах раздавались всплески детского плача, но их тут же гасили испуганный материнский шепот и тихие звуки торопливых колыбельных напевов.
Перешагивая через чьи-то ноги, тела и чемоданы, Барский пробирался в глубь этого стойбища, напряженно всматриваясь в лица спящих и ощущая себя как в душном и тяжелом сне. Вот какой-то ребенок, девочка, спит на чемодане, лежа головой на маленьком скрипичном футляре… Вот старуха в инвалидной коляске… И еще ребенок, мальчик, даже во сне двумя руками прижимает к себе плюшевого медведя… И какая-то молодая женщина кормит грудью младенца… И седобородый пейсатый старик в засаленном бухарском халате монотонно раскачивается в молитве, неотрывно глядя своими выпуклыми библейскими, ничего не видящими глазами на малыша с плюшевым медвежонком…
И вдруг — как сердечный укол, как короткое замыкание в электропроводке — какое-то давнее, напрочь забытое видение стало всплывать в памяти Барского, все быстрей и быстрей, как всплывает из морской глубины мяч, освобожденный из прогнивших сетей. Еще секунду Барский всматривался в этого старика, не веря своей памяти и всей картине, которая вдруг возникла и прояснилась в нем, как проясняется изображение на включенном телеэкране. Но еще и до наступления полной резкости Барский памятью сердца узнал этого старого еврея. И громкий барабанный бой, смешанный со свистом падающих бомб, воем сирен воздушной тревоги и грохотом в дверь заполнили его кровь и голову. Этот грохот прорвал завесу времени, выбросил его из детского сна, и он увидел дверь, распахнутую мамой, а в двери — гигантского, страшного седобородого старика с выпуклыми глазами. Властно, непререкаемо этот жуткий старик сказал испуганной матери:
— Сталин сбежал. Немцы в Химках. Бери ребенка и пошли!
Мать, не возразив ему ни словом, ни жестом, метнулась по квартире, хватая какую-то еду, сумку, но старик не стал ее ждать, а сгреб онемевшего от страха трехлетнего Барского, сунул его — босого, в одной пижаме, с плюшевым медвежонком в руках — под мышку и пошел вниз по лестнице, и это было так страшно, как во сне, когда тебя уносят от мамы и ты хочешь кричать, но не можешь. И только на улице, когда мать догнала этого жуткого старика, сунула сына в его пальто, валенки, шапку и еще завернула в какое-то
