берусь, то не для того, чтобы проиграть. Запомните это. Потому прежде чем взяться за ваше дело, я должна увидеть показания потерпевших. Кстати, обвиняемый уже арестован или на свободе?
— Пока на свободе. Но его арест — дело двух недель, не больше.
— А эти девушки — они добровольно приходили к нему или по принуждению? Им было к этому времени восемнадцать лет или нет? Это очень существенно, а у меня нет их показаний, вы мне дали только первый том: доносы и рапорты.
— Я знаю, Аня. Просто эти дни я занят Арафатом. Но их показания будут. И не беспокойтесь — они приходили к нему по принуждению. Он их гипнотизировал.
— И только? Это делает каждый мужчина. Со мной вы занимаетесь этим с мая.
— Вот именно. Но я безуспешно, потому что я дилетант. А он…
Танец кончился, они вернулись за столик, Барский продолжил:
— Поверьте, Аня, когда я привезу этих девиц в Москву, вы сами поймете, что Дон Жуан и Казанова ему в подметки не годятся. Это просто принцессы! Лучшие женщины России! Вообще, я не антисемит — нет, правда! И я знаю ваше отношение к евреям. Но вы русская и — между нами, Аня, — давайте посмотрим правде в глаза: евреи нас пользуют. Всегда и везде, у всех народов они забирают все лучшее: женщин, должности, квартиры, ценности. Посмотрите вокруг: вы знаете хоть одного еврея колхозника? Тракториста? Нет, конечно. Зато все врачи — кто? А ученые? А музыканты? А режиссеры? Кто-то замечательно сказал: евреи присасываются к самому живому, самому сочному корню того народа, с которым они живут, и срастаются с ним, и питаются его соками до тех пор, пока иссушат его вконец. А потом перебираются на другой народ — из Испании в Германию, из Германии в Польшу, в Россию.
— Это, наверно, Гитлер сказал.
— Нет, не обязательно. Это сказал не то русский философ Булгаков, не то Розанов, который, кстати, восхищался еврейской сексуальностью и считал, что у евреев она освящена религией. Что возвращает нас к нашему делу. Давайте выпьем. Я не думал, что у нас будет такая серьезная дискуссия.
— Ну, это только цветочки, Олег! Если вы хотите привлечь меня к этому делу, нам придется часами обсуждать эту проблему. Чтобы я могла парировать любые аргументы защиты.
— С удовольствием. Я вас вооружу такой литературой, что вы…
— О, только не это! — брезгливо перебила Анна. — То, что печатается в «Правде» или «Огоньке»…
— Аня, за кого вы меня принимаете? То, что печатается в «Правде», пишут профаны. Но мы их скоро отстраним от этой работы. Нет, я дам вам другую литературу. Серьезную. Например, то, что сейчас издают в Японии. «Как евреи добиваются господства над миром», «Евреи и капитал», «Секрет еврейской мощи». И так далее. Надеюсь, японцев вы не заподозрите в антисемитизме — в Японии нет ни одного еврея. Они просто изучают евреев и примеряют их методы на себя.
— Вы читаете по-японски?
— Я — нет. Но у нас есть отдел, который переводит нам самую ценную литературу. Для внутреннего пользования. Как только вы подпишете соглашение о сотрудничестве, вы получите все!
— Даже Солженицына?
— Все! — сказал он убежденно. — Итак? Когда мы начнем?
— Знаете, Олег, я из тех женщин, которые не любят давления. Дайте мне еще несколько дней изучить это дело…
Когда они вышли из ресторана, возник щекотливый момент, поскольку Анна была с машиной, а Барский — без.
— Может, поедем куда-нибудь еще? — спросил он.
Она усмехнулась:
— Товарищ полковник, это Москва, и уже двенадцать ночи. Ближайший открытый бар — в Хельсинки. Садитесь, я подброшу вас до метро. Где вы живете?
Он понял, что если она и будет его, то не сегодня. Но его это не огорчило, у него и так душа пела от ее близости. А ведь это только начало! Нет, не надо спешить, приказал он себе.
В машине она спросила:
— Но если евреи так вредны и опасны, почему вы их держите? Почему не отправить их всех в Израиль, как это сделали поляки?
— Очень просто, Анечка, — ответил он, откинувшись к спинке сиденья и кайфуя от того, что она — Анна Сигал! — везет его. — Потому что поляки — антисемиты. А мы нет. Да, евреи нанесли вред России. За это мы выбросим из страны шлак и гниль еврейской нации. А полезные евреи — пожалуйста, пусть живут с нами, Россия большая. И никто их не будет притеснять, поверьте. Если, конечно, они будут держаться в разумных пределах. Разве кто-нибудь притесняет вашего мужа за то, что евреи организовали ГУЛАГ?
— Неужели евреи? — удивилась Анна. — Я думала — Сталин.
— Вот именно! Все кричат: Сталин, Берия, КГБ! А вы читали «Архипелаг ГУЛАГ»? Нет? Так вы прочтете, я вам дам! Солженицыну-то вы верите? Он написал, кто был настоящим автором и организатором ГУЛАГа. А кто стоял за спиной Дзержинского, когда начался первый красный террор? Восемьдесят процентов первого советского правительства были евреи! А вы хотите, чтобы мы их отпустили! Нет, пусть они теперь поработают на Россию и помогут нам исправить недостатки той системы, которую они нам построили!
— Вы, я вижу, тоже диссидент.
— Нет, Анечка, я русский дворянин. И патриот. Диссиденты хотят сломать систему, а я считаю, что Россия еще одну революцию просто не вынесет, надорвется. Я за медленный процесс обновления нашей Родины. С помощью всех, даже евреев. Ведь пока наш «любожид» был скромным журналистом, его никто не трогал…
— Кто-кто? Как вы сказали?
— Ну, «любожид» — это мы его так меж собой прозвали. Можно еще «козложид». Не в этом дело! Пока он был скромным журналистом — пожалуйста! Даже если он иногда шалил на стороне от жены — мало ли, может, он свою еврейскую жену не любит? Но ведь есть же предел!
— Какой? Нет, Олег, я серьезно. Какой бы вы лично установили предел мужским шалостям на стороне от жены?
— Ну, если бы у меня была такая красивая жена, как вы, я бы за измену расстреливал, — сказал Барский совершенно убежденно.
Анна усмехнулась:
— У Пушкина тоже была красивая жена. Говорят, даже самая красивая в Петербурге. Но его донжуанский список, если я не ошибаюсь, — 126 женщин!
— Во-первых, Пушкин араб, — сказал Барский. — А во-вторых, вы помните, чем это кончилось?
Возле метро он гусарски поцеловал ей руку и сделал еще одну слабую попытку:
— Такая теплая ночь! Может, нам просто погулять?
— Олег, — сказала она мягко. — Вы забыли: у меня дома муж!
Он знал, что она врет. Ее муж на очередных ракетных стрельбах в Северодвинске. Вместе, кстати, с министром обороны Устиновым. А дома у нее отец, которого она переселила к себе, и ее золотой эрдельтерьер. Но Барский не стал спорить. Все еще держа ее руку, он сказал:
— Аня, знаете, мой отец был до войны известным композитором. И у него был друг поэт Иосиф Уткин. Кстати, тоже еврей. Так вот, у этого Уткина есть такие стихи:
