Барский вдруг прервал себя:
— Ладно, Аня, спокойной ночи! Я позвоню вам через пять дней!
И старательно-прямой походкой морского офицера ушел к станции метро.
Анна, приехав домой, оттолкнула радостно встречавшего ее золотого эрдельтерьера, молча прошла мимо отца к себе в спальню, стянула платье, швырнула его в ванной в грязное белье и, встав в туалете на колени перед унитазом, деловито сунула два пальца в рот и заставила себя исторгнуть все, что ела и пила в ресторане. Потом долго полоскала рот и отмывалась под душем, словно не только танцевала с Барским, но и спала с ним.
Но и после всех этих процедур в голове бился рефрен:
Она набросила халатик и вышла к отцу, который сидел в гостиной с какой-то книгой.
— Папа, у нас есть что выпить?
— Еще сколько! — усмехнулся он, встал и пошел на кухню к холодильнику.
Холодильник был сверху донизу забит бутылками «Нарзана». Анна улыбнулась: этот уникальный способ лечения от алкоголизма она позаимствовала у одного из своих бывших клиентов — алкоголика- таксиста, который не выходил на работу, не выпив пол-литра водки. На протяжении восьми лет он каждый день осушал перед сменой пол-литровую бутылку и после этого двенадцать часов возил по Москве пассажиров без всяких аварий. Но потом что-то случилось или, как объяснял он Анне, просто кончился в нем запас «антиалкогольных изотопов». И он разбил машину, врезавшись в телеграфный столб, когда в кабине сидел его трехлетний сын. По счастью, и сын, и отец-шофер остались живы. «Но я понял, что все, это Божий указ, пора завязывать! — сказал Анне шофер. — Я забил холодильник «Нарзаном» и велел жене запереть меня в квартире и никуда не пускать. И каждый час, как только мне смертельно хотелось выпить, я открывал холодильник, видел там эти проклятые бутылки «Нарзана» и пил его вместо водки. Одну-две бутылки за раз, ага! И что вы думаете? За две недели я вымыл из себя всю алкогольную заразу! И теперь не пью ни грамма, и даже не тянет. А они хотят упечь меня на пять лет за то, что я разбил машину таксопарка. Но разбил же не я! Разбил тот алкоголик, которому они восемь лет давали эту машину, не проверяя! А я уже не тот, я уже трезвенник!»
Анна применила тот же способ. Она вынесла из квартиры все спиртное, включая свои духи и одеколоны, забила холодильник «Нарзаном» и приказала эрдельтерьеру не выпускать отца из квартиры. Первые четыре дня были самыми тяжелыми — отец бесновался, матерился и грозился выпрыгнуть с балкона или перебить всю посуду. Но пес, лежа посреди квартиры, сторожил каждый его шаг. И стоило отцу приблизиться к входной или балконной двери, как эрдельтерьер издавал тихий предупредительный рык. А когда отец все-таки подошел однажды к двери, пес тут же оказался между ним и этой дверью и зарычал уже всерьез. Но отец сгоряча обругал собаку матерно и протянул руку к дверной ручке. И в тот же миг пес взял кисть этой руки в свои гигантские челюсти и чуть прижал — не больно, но жестко, как клещами. И зарычал, глядя отцу в глаза матово-карими умными глазами.
После этого отец не подходил даже к горке, где стояла фарфоровая посуда. Он пристрастился к чтению. У Анны и Аркадия была прекрасная библиотека, вся стена в книгах, и отец — механик по призванию — увлекся научной фантастикой. Циолковский, Азимов, Ефремов, Брэдбери. Когда жажда по спиртному была уже выше его сил, он открывал холодильник и пил «Нарзан», утоляя хотя бы рефлекс поглощения жидкости. Еще через две недели Анна не узнала своего отца — он расправил плечи, помолодел, поднял заносчиво голову и стал с интересом разглядывать из окна прохожих женщин.
Теперь, стоя у распахнутого холодильника, он с иронией сказал дочке:
— Что вы пьете, девушка? Коньяк? Водку? Шампанское?
— Джин с тоником! — приказала Анна.
— Пожалуйста. Двойную?
Отец достал бутылку «Нарзана», открыл пробочником, который лежал наготове на холодильнике, и налил Анне полный стакан минеральной воды.
— И себе тоже! — сказала Анна.
— А как же! — Он налил и себе.
Они чокнулись, выпили. Отец занюхал воду кулаком, как водку. Анна рассмеялась, подошла к книжным полкам, достала с верхней второй том Большой Советской Энциклопедии, полистала и на 82-й странице нашла короткую заметку:
«БАРСКИЙ Дмитрий Игоревич (1903–1937),
сов. композитор, автор «Марша победителей» и др.
Лауреат Сталинской премии».
За эту Сталинскую премию Дмитрий Барский и был, конечно, удостоен двух строк в БСЭ, однако что- то — год смерти Барского, что ли? — задело Анну, зацепило ее внимание. Она сказала:
— Папа, ты знаешь «Марш победителей»?
— Конечно, знаю. А что?
— Спой.
— Зачем?
— Ну, спой, я прошу.
— «Мы — сталинская гвардия, мы конники Кремля…» — начал отец и прервал себя: — А зачем тебе?
— А какие еще песни Барского ты знаешь?
— Ах вот ты зачем! Ну, мы и тогда не очень разбирались, что Барский написал, что Дунаевский, а что Соловьев-Седой. Они все такое писали. А мы пели. — И он снова запел: — «Эх, хорошо в стране советской жить! Эх, хорошо страной любимым быть!»
— Подожди! — перебила Анна. — А кто пел тогда эти песни?
— Да все пели! Я ж тебе говорю — вся страна!
— Нет, я не это имею в виду! Кто их исполнял, какие певцы? Они живы?
— А хрен их знает! Сталин же потом пересажал всех! Козина, Русланову, даже жену Буденного певицу Михайлову!
— Но кто-то остался жив?
— Не знаю. Леонид Кащенко жив, кажется. Я его недавно по радио слышал. А на хрена тебе?
— А Кащенко пел эти песни?
— Конечно! Кащенко был первым певцом тогда! Как Кобзон сегодня! А на хрена тебе?
— Не знаю… — задумчиво сказала Анна. — Еще не знаю…
37
Зачем он сюда приехал? Что он ищет в этих помпезных и пустынных залах Шереметевского дворца,
