— Люди! — воскликнул Мак-Наббс. — Скорее нечто среднее между человеком и орангутангом. У них такой же покатый лоб, как у обезьян.
В этом Мак-Наббс был прав. Лицевой угол австралийцев очень острый и почти такой же, как у орангутангов: примерно 60–62°. Поэтому де Риенци не без оснований предложил считать эти племена особой расой, которую он назвал «питекоморфы», то есть обезьяноподобные люди.
Но леди Элен была еще более права, чем Мак-Наббс, считая, что и у этих находящихся на низшей стадии развития существ есть человеческая душа. Между австралийцами и зверями — целая пропасть. Паскаль [107] справедливо сказал, что человек нигде не бывает зверем. Правда, он столь же мудро добавлял: «и ангелом тоже». Однако леди Элен и Мери Грант были живым опровержением этой второй части высказывания великого мыслителя. Милосердные женщины вышли из повозки, ласково протянули руки изголодавшимся туземцам и предложили им еду. Те с жадностью набросились на нее. Должно быть, они приняли леди Элен за божество, тем более что, по их верованиям, белые были когда-то черными и побелели после смерти.
Особенное сострадание возбудили в путницах женщины. Ничто не может сравниться с положением австралийки. Природа-мачеха отказала ей в малейшей привлекательности; это раба, похищенная силой, не знавшая других свадебных подарков, кроме ударов «вади» — палки — своего владыки. Выйдя замуж, австралийская женщина преждевременно и поразительно быстро стареет: ведь на нее падает вся тяжесть трудов кочевой жизни. Во время переходов ей не только приходится тащить своих детей в корзине из плетеного тростника, но и нести оружие и рыболовные снасти мужа, да еще запас растения phormium tenax, из которого она делает сети. Кроме того, ей надо еще добывать пищу для семьи. Она охотится за ящерицами, опоссумами и змеями, подчас взбираясь за ними до самых верхушек деревьев. Она же рубит дрова для очага и сдирает кору для постройки шалашей. Как вьючное животное, она не знает, что такое покой, и питается отвратительными объедками своего владыки-мужа. Сейчас некоторые из этих несчастных женщин, быть может давно не видевшие пищи, старались подманить к себе птиц семенами. Они лежали на раскаленной земле неподвижно, точно мертвые, готовые ждать часами, пока какая-нибудь неискушенная птичка не подлетит настолько близко, что ее можно будет схватить. Никаких ловушек они не знали, и поистине надо было быть австралийским пернатым, чтобы попасться им в руки.
Между тем туземцы, успокоенные приветливостью путешественников, окружили их, и приходилось оберегать запасы от расхищения.
Они говорили с прищелкиванием языка, с присвистом. Их речь напоминала крики животных. Но в голосе их подчас слышались и мягкие, ласкающие нотки. Туземцы часто повторяли слово «ноки», и по сопровождавшим его жестам можно было легко понять, что оно означает «дай мне» и относится ко всему, даже самым мелким вещам путешественников. Мистеру Олбинету пришлось проявить немало энергии, чтобы отстоять багажное отделение и особенно бывшие в нем съестные припасы экспедиции. Эти несчастные, изголодавшиеся люди бросали на повозку страшные взгляды и скалили острые зубы, быть может отведавшие человеческого мяса. Большинство австралийских племен не людоеды, во всяком случае в мирное время, но почти все дикари пожирают побежденных врагов.
Тем временем Гленарван, по просьбе жены, приказал раздать туземцам кое-что из еды. Дикари, поняв, в чем дело, стали так бурно выражать свой восторг, что это не могло не тронуть самое черствое сердце. Они издавали крики, похожие на рев зверей, когда сторож зоопарка приносит им пищу. Разумеется, майор был неправ, но трудно отрицать, что эти племена близки к животному состоянию.
Мистер Олбинет, будучи человеком благовоспитанным, хотел сначала преподнести пищу женщинам. Но эти несчастные создания не посмели приступить к еде раньше своих грозных мужей. Те набросились на сухари и сушеное мясо, словно звери на добычу.
Слезы навернулись на глаза у Мери Грант при мысли о том, что ее отец может быть пленником подобных дикарей. Она живо представила себе, что должен был вынести такой человек, как Гарри Грант, в плену у этих бродячих племен, как приходилось ему страдать от нищеты, голода, дурного обращения! Джон Манглс, с тревожной заботливостью наблюдавший за девушкой, угадал ее мысли и, предупреждая ее желание, сам обратился к боцману «Британии»:
— От таких ли дикарей вы убежали, Айртон?
— Да, капитан, все эти племена внутренней Австралии похожи друг на друга. Только здесь вы видите лишь кучку этих бедняг, а по берегам Дарлинга живут многолюдные племена, подчиняющиеся вождям, которые держат их в страхе.
— Что же может делать европеец среди этих туземцев? — спросил Джон Манглс.
— То, что делал я, — ответил Айртон, — он охотится с ними, ловит рыбу, принимает участие в их битвах. С ним, как я уже говорил, обращаются в зависимости от тех услуг, какие он оказывает племени, и если европеец неглуп и храбр, то он занимает видное положение в племени.
— Но все же он остается пленником? — спросила Мери Грант.
— Конечно, и с него не спускают глаз ни днем ни ночью.
— Тем не менее вам, Айртон, удалось же бежать, — вмешался в разговор майор.
— Да, мистер Мак-Наббс, удалось благодаря сражению, происшедшему между моим племенем и соседним. Мне повезло. Что ж! Я не жалею об этом. Но, повторись все это, я, кажется, предпочел бы вечное рабство тем мукам, какие пришлось мне испытать, пробираясь через пустыни материка. Дай бог, чтобы капитан Грант не попытался спастись таким же образом!
— Да, конечно, нам следует желать, чтобы ваш отец, мисс Грант, оставался в плену у туземного племени, — сказал Джон Манглс. — Нам будет тогда гораздо легче найти его следы, чем в том случае, если б он бродил по лесам.
— Вы все еще надеетесь? — спросила девушка.
— Я не перестаю надеяться на то, что когда-нибудь увижу вас счастливой, мисс Мери.
Взгляд влажных от слез глаз Мери Грант послужил благодарностью молодому капитану.
В то время, как велся этот разговор, среди туземцев началось какое-то необычайное движение: они громко кричали, бегали туда и сюда, хватали свое оружие и, казалось, были охвачены дикой яростью.
Гленарван не мог понять, что творится с дикарями, но тут майор обратился к боцману:
— Скажите, Айртон, раз вы так долго прожили у австралийцев, вы, верно, понимаете язык этих дикарей?
— Не слишком хорошо, — ответил боцман, — ведь у каждого племени свое особое наречие. Но все же я, кажется, догадываюсь, в чем дело: желая отблагодарить милорда, дикари собираются представить для него бой.
Он был прав. Туземцы без дальних слов набросились друг на друга с яростью, так хорошо разыгранной, что, если бы не предупреждение Айртона, это побоище можно было принять всерьез. Действительно, по словам путешественников, австралийцы превосходные актеры; и в данном случае они проявили недюжинный талант.
Все их оружие — и для нападения и для защиты — состоит из палицы — дубины, способной проломить самый крепкий череп, — и топора, вроде индейского томагавка, сделанного из куска очень крепкого заостренного камня, зажатого между двумя палками и прикрепленного к ним растительным клеем. Рукоятка топора длиной футов в десять. Это грозное оружие в бою и полезный инструмент в мирное время; он отсекает либо головы, либо ветки, врубается то в людские тела, то в древесные стволы, смотря по обстоятельствам.
Бойцы с воплями кидались друг на друга, исступленно потрясая оружием. Одни падали, точно мертвые, другие издавали победный крик. Женщины, особенно старухи, одержимые духом войны, подстрекали бойцов, набрасывались на мнимые трупы и делали вид, что терзают их, и эта разыгранная свирепость устрашала не меньше, чем натуральная. Леди Элен все время боялась, как бы эта игра не превратилась в настоящий бой. Впрочем, дети, принимавшие участие в сражении, воевали по-настоящему. Мальчишки и особенно девочки, войдя в раж, награждали друг друга полновесными тумаками.
Эта военная игра длилась уже минут десять, как вдруг дикари сразу остановились. Оружие выпало из их рук. Глубокая тишина сменила шум и сумятицу. Туземцы застыли, словно действующие лица в живых картинах. Казалось, они окаменели. Что же было причиной этой внезапной перемены, почему все разом оцепенели? Скоро это выяснилось. Над вершинами камедных деревьев появилась стая какаду. Птицы наполняли воздух своей болтовней; ярко оперенные, они походили на летающую радугу. Появление этой
