Однажды врач, наблюдая за ним в такой момент, высказался, хотя его и не просили, что это обычное непроизвольное движение. Райм подумал, что так же ведет себя и Сакс, бессмысленно терзая ногтями свои пальцы.
Линкольн напряг мышцы шеи, поворочался, устраивая голову удобнее, и посмотрел на таблицу. Он считал, что перед ним находится полная история безумия данного человека. Вот она вся: и в черных размашистых строках, и в пробелах между ними. Однако конца истории Райм еще не видел. Пока.
Он снова мысленно перебрал все «ключевые» предметы. Некоторые из них пока оставались необъясненными.
Шрам на пальце.
Узел.
Лосьон после бритья.
Ну, пока нет самого подозреваемого, от шрама толку никакого: не с чем сравнивать. Ничего определенного относительно узла, кроме поверхностного заключения юного Бэнкса, что тот не относится к разряду морских.
Теперь дешевый лосьон. Большинству преступников и в голову не придет пользоваться им перед делом. Тогда зачем он им так обильно поливается? Инстинктивно Райм чувствовал, что этим ароматом убийца пытается заглушить другой, свойственный ему запах. Он опять перебрал в уме возможные причины: запахи еды, алкоголя, табака…
Почувствовав на себе чей-то взгляд, он чуть повернул голову влево. Черные пустые глазницы черепа гремучей змеи пялились в сторону Клинитрона. Пожалуй, это был единственный предмет, выбивающийся из общей картины. Он не нес в себе никакой информации, а был подброшен только для того, чтобы подразнить их.
Внезапно Райма посетила одна мысль, и он воспользовался рамкой для переворачивания страниц, чтобы найти в книге «Преступления в Старом Нью-Йорке» нужный абзац из главы о Джеймсе Шнейдере.
Известный доктор, занимающийся проблемами мозговой деятельности (это недавно появившаяся, но ставшая уже модной наука, названная психологией), высказал неожиданную теорию, согласно которой Шнейдер вовсе не стремился причинять вред своим жертвам. Этот ученый муж считал, что таким образом Шнейдер пытался отомстить тем, кто, как он полагал, сам причинил ему вред. А именно, городской полиции или, может быть, обществу в целом.
Кто знал, где находился источник этой ненависти? Возможно, как и истоки Нила неизвестны современной науке, так ручейки, питавшие злобу преступника, могли оставаться непостижимыми для него самого. Хотя одна из причин может базироваться на следующем факте. В юном возрасте Шнейдер стал свидетелем того, как его отец был арестован. Впоследствии он умер в тюрьме, а после этого оказалось, что он был неповинен в грабеже, в котором его обвинили. Сразу после ареста мать мальчика пустилась во все тяжкие и совершенно забросила ребенка. Джеймса воспитывала улица.
Преступления, совершенные сумасшедшим, были своего рода вызовом: попыткой выставить на всеобщее посмешище полицию, которая так несправедливо обошлась с его отцом и разрушила семью.
Но так оно или нет, мы вряд ли узнаем.
Однако ясно одно: выставляя напоказ несостоятельность защитников закона, Джеймс Шнейдер — Собиратель Костей — выплескивал свою ненависть на город в целом, убивая его невинных жителей.
Линкольн Райм откинул голову на подушку и снова принялся разглядывать таблицу.
Земля — пожалуй, самое тяжелое на этом свете.
Эти почва, пыль, их железные объятия не душат человека, а сжимают со всех сторон, обрекая на неподвижность, кончающуюся смертью.
Сакс сейчас владело одно желание: умереть. Она молила, чтобы это произошло побыстрее. От страха, например, или вследствие разрыва сердца. Это чувство родилось еще тогда, когда первая лопата земли обрушилась на ее голову. Сейчас она молила о смерти едва ли не сильнее, чем Линкольн Райм жаждал того момента, когда примет свои таблетки с бренди.
Она лежала в могиле, которую преступник вырыл в ее собственном дворе, и чувствовала, как жирная земля постепенно засыпает все ее тело.
Испытывая садистское наслаждение, преступник хоронил ее медленно, бросая за раз не более половины лопаты, аккуратно разравнивая землю. Он начал с ног, и теперь постепенно подбирался к ее груди. Земля забивалась ей под халат, и ее прикосновения напоминали шарящие пальцы любовника.
Груз, давящий на Амелию, все нарастал, и ей уже трудно было дышать. Раз или два преступник прекращал работу, чтобы взглянуть в ее лицо, а потом вновь брался за лопату.
Руки Сакс были скованы за спиной, и она бессознательно вытягивала шею, чтобы как можно дольше оставаться на поверхности.
Постепенно земля скрыла ее грудь, а потом плечи и шею. Холодная плотная почва уже давила на горячую кожу ее щек, лишая девушку последней возможности двигаться. Убийца наклонился над ней и сорвал ленту с ее губ. Амелия попыталась было закричать, но в этот момент мужчина бросил горсть земли прямо в ее распахнутый рот. Она задохнулась. В ушах ее зазвенело, а потом почему-то послышалась мелодия песни, пришедшей из ее детских воспоминаний, «Зеленые листья лета». Эту песню часто заводил отец, снова и снова отыскивая ее на пластинке. Грустная мелодия назойливо преследовала Сакс, и девушка закрыла глаза. Все стало черным. Она попыталась еще раз открыть рот, и получила очередную порцию земли.
И вот она уже под землей.
Здесь совершенно тихо. Амелия не могла ни кашлянуть, ни вздохнуть. Земля — печать надежная. В легких почти не осталось воздуха, и девушка не могла издать ни звука. Тишина, нарушаемая лишь навязчиво звучащей мелодией, да нарастающий шум в ушах.
Затем давление на лицо уменьшилось, а тело стало бесчувственным и невесомым, словно у Райма. Сознание начало меркнуть.
Чернота, чернота. Ни единого слова от отца или от Ника… Никаких снов. Никакого переключения передач, чтобы стрелка спидометра показывала трехзначные цифры.
Чернота.
Масса земли, покрывшая ее тело, постепенно оседала, утрамбовываясь. Сознание удерживало лишь один образ: руку, торчащую из могилы, которую Амелия видела вчера утром. Эта рука извивалась, словно умоляя о пощаде. Никакой пощады ей не будет.
Рука манила Сакс за собой.
Райм, мне будет не хватать тебя.
Глава тридцать четвертая
Что-то стукнуло ее по лбу. Довольно сильно, хотя боли она не почувствовала.
Что, это? Что? Его лопата? Кирпич? Или, может быть, наконец-то, 823-й испытал чувство сострадания и, решив, что такая смерть бесчеловечна, вернулся сюда, чтобы попросту перерезать ей горло?
Второй удар, потом еще один. Она не могла открыть глаза, но даже через сомкнутые веки ощущала приближение света. Появились цвета. И воздух. Она вытолкнула изо рта слипшуюся землю и начала делать осторожные вдохи. Затем закашлялась и стала судорожно отплевываться.
Наконец, она открыла глаза и через пелену слез увидела неясные очертания Лона Селитто. Он стоял
