Нейропат

идущего от камеры. Предплечьем он вытер нос, забыв про вымазанное дерьмом лицо.

— Ты видишь?

— Р-разве? — спросил Форрест дрожащими губами. — Разве это возможно?

— Это Бог?

Лицо проповедника сморщилось, затем утратило всякое выражение.

— Д-да-а-а-а-а! — задыхаясь, вымолвил он. — Я не вижу… но я чув-ст-вую его… здесь… совсем рядом…

— Откуда такая уверенность?

— Это не имеет никакого отношения к твоим жалким вопросам… Это…

Лицо проповедника плавно перемещалось по экрану, грязное, расплывшееся в ярком свете. Блеснул металл хирургического инструмента. Из-под винтов потекли струйки крови. Лицо стало жалобным и заискивающим, словно чувствующим приближение благодати. Жалким и радостным, так что Томас не выдержал и отвернулся.

— Я знал это… Я всегда знал это!..

Глубокий вдох потряс все тело Форреста. Дрожащие веки. Буря восторга, швырявшая голос из стороны в сторону.

— Ии-и-и-су-у-ус сладчайший! Да святится…

— Чушь собачья, — пробормотал Джерард, которого, впрочем, тут же заставил умолкнуть свирепый взгляд агента Атты.

— Прости мне… о-о-о, па-жа-луй-ста…

— Дальше в том же роде, — сказал Томас, заглушая воркующий голос проповедника. — Снова и снова, до конца записи.

— Я не хотел… Не-е-е-е-т… Не-е-е-е…

Воздух стал таким спертым, что невозможно было дышать.

— Не может быть, чтобы это происходило на самом деле, — сказал Джерард, чуть помолчав. В голосе его звучал страх.

— Чего не может быть на самом деле? — спросил Томас.

— Он не может заставить никого увидеть Бога.

Томас пожал плечами.

— Почему бы и нет? В этом вся и суть: переживания, все переживания не более чем плод нервной активности. Так почему религиозное переживание должно быть исключением? Такие переживания — самое обычное дело для ученых, занимающихся исследованиями мозга… одни из первых, которые были стимулированы искусственно.

Джерарда, похоже, это не убедило. Не то чтобы не убедило — он готов был согласиться, но с неохотой. Он вполне мог пожать плечами, видя, что происходит с Повски и Халашем, но только не это. Ему следовало переродиться, понял Томас, вернуть гордость личных отношений с Иисусом Христом.

Но если откровение сводилось к подключению и отключению каких-то проводков…

— Все это какой-то фокус, не иначе, — сказал Джерард. — Неужели вы хотите сказать, что он мог сделать это с вами, со мной, с каждым?

В голосе агента появились нотки безумного возмущения.

Томас кивнул.

— Спокойно, Джерард, — сказала Атта. — Пока он продолжает приводить свои доводы, наша задача — одна-единственная задача — как-то использовать это, чтобы остановить ополоумевшего ублюдка… Надо сделать копию.

Джерард посмотрел на нее уныло и невразумительно — это был взгляд человека, для которого копирование — давным-давно пройденный этап.

— Но если все это теперь у нас в мозгу, тогда… тогда…

— Тогда что? — спросила Атта.

— Тогда, выходит, он прав.

Атта потерла шею.

— Ваше мнение, профессор?

Томас отвел взгляд.

— Тут мне требуется некоторая помощь, профессор.

— Нейл всего лишь показывает нам факты, — сказал Томас. — Когда наш мозг, охваченный воодушевлением, устремляется в какую-то определенную сторону, в нас возникают так называемые духовные переживания… Все очень просто.

— Так вы думаете, он прав?! — воскликнул Джерард. — Вы действительно согласны с…

— Я соглашаюсь не с Нейлом, — оборвал его Томас — Он не просто обманывает и морочит нас. Всего-навсего показывает, как это происходит на самом деле. Будь вы Халашем, вы бы не подумали: «Ой, этот мерзавец заставляет меня делать то-то и то-то». Вы не восприняли бы его манипуляции как принуждение — что-то, чему можно противиться и что можно преодолеть. Вы — вы! — стали бы точно таким же, как Синтия Повски. Вы захотели бы делать… это. Понимаете? Вы бы это выбрали. Тихо и спокойно. Свободно — так же свободно, как делаете любой другой выбор в жизни. Никаких иголок в позвоночнике, когда вы сидите беспомощный и парализованный. Вы сами, потому что он испоганил ваш мозг, а ваш мозг это все, чем вы являетесь.

— Чушь, — сказал Джерард, его лицо как-то непонятно вспыхнуло и побледнело одновременно. — Полная чушь.

Томас покачал головой.

— Каждый считает себя исключением. Даже после того, как ему поставили диагноз шизофрения или болезнь Альцгеймера… «Если я не могу достаточно сосредоточиться, — говорят они себе, — то я могу это преодолеть». Непонятно? Неужели непонятно, что он показывает нам? Никакой «победы человеческого разума» не существует. Поскольку не существует самого «человеческого разума»! Все они — Гайдж, Повски, Халаш, Форрест — проложили себе путь к успеху, такому успеху, который никому из здесь присутствующих и не снился. Забавно, не правда ли? Здесь нужна воля к успеху, куда большая, чем вы можете себе представить, агент. Так почему же вы думаете, что вы — исключение?

— Теперь послушайте, профессор, — резко произнесла Атта. — Я провела кое-какое исследование на эту тему. Это не тот бред, которым вы нас здесь пичкаете…

— Исследование, Шелли? Тогда расскажите мне, в чем аргументация Нейла?

— Что по сути мы — биомеханизмы, — ответила та, с опаской поглядывая на Томаса. — А наш выбор — результат физического процесса, который мы не можем контролировать, поэтому, — она пожала плечами, — никакого выбора и нет.

— Тогда назовите мне контраргументы.

— Ну… — Атта выглядела одновременно рассерженной и неуверенной.

— Не так-то легко сформулировать, правда? Они требуют отработки, навыков. Все эти лежалые, прагматичные определения «свободы». Все эти напыщенные, псевдонаучные рассуждения о функциях мозга. Лишь бы молоть языком. С одной стороны, лестные надежды и «новые определения традиционных категорий в свете научного знания» — опустим, что ничто и никогда не может быть «определено заново», — а с другой — притязания Нейла, которые, хотя и движутся вопреки нашим лелеемым в самой глубине души предчувствиям, прямы, ясны и убедительны: сознание обманчиво, если не обанкротилось подчистую, и ставит под сомнение все наши понятия. Я не люблю заключать пари, агент, но…

Атта замахала руками.

— Ладно, ладно, хорошо… Вам просто нужно…

— Меня от вас тошнит! — отрезал Джерард, обращаясь к Томасу.

— Дэнни! — сказала Атта.

— От кого это от вас, Джер?

— От всех этих умников, остряков, которые только выпендриваются, а сами симпатизируют террористам, со всеми своими хобосексуальными соседями…