запаху, поднимает голову, приоткрыв пасть с болтающимся языком, — беззвучная вспышка, пламя, вырывающееся из ствола. И вот она стоит, как оптический обман, глазея на спящего отца, потешаясь над трогательным чувством отваги, которое, она это знала, он испытывает, оставшись на страже своих детей, своего сына. Всего лишь еще один простофиля, зацикленный на своем чувстве собственника, тогда как все преходяще и рано или поздно канет в туман оставшегося где-то на заднем плане стыда. Всего лишь еще один разбушевавшийся папаша, слепо проходящий мимо оставленных у него под носом следов.
Томасу казалось, что он видит ее. Сэм, вставшую на колени перед оранжево светящейся палаткой.
— Так, значит, с Фрэнки это сделал Маккензи? — резко спросил Нейл.
Первая пуля пронзила ее шею, но она успела обернуться и круглыми от изумления глазами посмотреть на Томаса, на револьвер Миа в его сведенных судорогой трясущихся руках. Она подняла свой «глок» уже не слушающейся ее рукой. Второй выстрел пришелся слева от носа, перевернув ее и сбросив с Нейла на пол, о который она шмякнулась, как тюк с бельем. Ее обнаженное тело еще несколько секунд содрогалось, потом застыло.
Томас перевалился на бок, целясь связанными руками. Правую руку покалывало, будто он напоролся на гвоздь. Нейл молча уставился на него.
Томас закашлялся, сплюнул сгусток крови и слизи на пол.
— Ничего, к чертовой матери, не надвигается, — хрипло сказал он.
Высокое лягушачье кваканье долетало сквозь занавешенные окна. Стрекотали сверчки. Два комара танцевали в свете желтой лампы, как пух одуванчика.
Пистолет Миа с грохотом упал на жесткие доски.
Медленно, осторожно Томас поднялся на ноги. С трудом доскакав до кухни, он перерезал ленту столовым ножом, вернулся, подобрал пистолеты, затем бережно принялся освобождать Нейла. Все это время он держал своего лучшего друга на мушке пистолета Сэм. Нейл наблюдал за ним, и с лица его не сходило выжидательное выражение. Никто из них не произнес ни слова. Уже само дыхание казалось достаточно красноречивым.
Освободившись, Нейл встал, потирая запястья. Томас заметил, что ловит его взгляд, хотя зачем — и сам бы не мог сказать. Смущенный откровенностью ответного взгляда, он посмотрел на лежавшую Сэм. Она раскинулась, как кукла. Холодная, резиновая. Длинные струйки крови просачивались в щели половиц, блестя, как вишневый сироп. Лицо ее уже стало опухать.
Неужели это она? Это казалось немыслимым. И снова она стала непостижимой, непроницаемой. Снова в единый миг опрокинула его ожидания.
Сэм.
Убита.
«Но ты не была… ты не была…»
Томаса начало трясти, да так яростно, что он пошатнулся и упал в легкое мягкое кресло. Лицо его стянуло, словно оно было обмотано резиновыми бинтами. С каждым всхлипом внутри у него будто что-то обрывалось.
— Я… я… — задыхаясь, произнес он.
— Да успокойся ты, Паинька.
Томас непонимающе посмотрел на друга.
— Фрэнки? — прошипел он.
— Мой сын, — ответил Нейл.
— А Рип?.. Рип…
— Наша красавица? Целиком твоя заслуга.
«Но, папа-а-а-а-а!» — услышал Томас их голоса, звучавшие в унисон.
— Но… но… — сдержать рыдание не удалось, оно вырвалось из самых глубин.
Томас сплюнул сквозь стиснутые зубы.
— Все равно ты отец Фрэнки, — сказал Нейл. — Уж я-то знаю.
Томас поднял «глок» Сэм, прицелился в расплывчатое пятно, бывшее его другом.
— Опусти, Паинька. Я тебе нужен. Нужен тебе, потому что нужен Фрэнки.
— Н-Нора? — хрипло спросил Томас, тыча в Нейла пистолетом. — Она тебе сказала?
Нейл казался жутко, чудовищно невозмутимым.
— Она протестировала детей… Но сказала, что знала с самого начала.
Непонятно почему, но это объяснение успокоило Томаса. Он вовсю глазел на своего лучшего друга, не узнавая его, хотя мог бы — и ничуть в этом не сомневался — рисовать фотографически точные изображения его лица. Кем был этот мужчина, это чудовище, его друг, которого он знал лучше самого себя?
— Вся моя жизнь… — Томас замолчал, чувствуя престранную пустоту внутри.
Слишком много травм. Разрыв отношений уже ничего не значил. Томас ничего не чувствовал.
— Вся моя жизнь была ложью.
— Ну, наконец-то прозрел, — ответил Нейл.
Опустошенность. Неужели к этому все и шло? Умерщвление, но не тела — души.
— Ты ведь не ненавидишь меня, правда? — спросил Томас.
Нейл смотрел на него не моргая, глаза — две черные пуговицы в тусклом свете.
— Нет. И никогда не ненавидел. Даже когда мог.
— Тогда, значит, все это касается спора?
— Все касается спора, Паинька. Все.
В наступившем молчании вид у Нейла стал библейский — чопорный, величественный. Человек, перешагнувший границу того, что люди, пребывающие в спячке, называют рассудком. Казалось невозможным, что эти жуткие преступления были делом его рук. Невозможным и неизбежным. Нейл всегда поступал так. Путь его лежал от правил к святости, но все это он затем равно отметал, как паутину.
— Так что теперь? — спросил Томас.
— Мы спасем Фрэнки.
— Но я думал, что тебе до него нет дела. Почему вдруг Фрэнки стал что-то значить для тебя?
— Потому что он мой сын…
— А это что-то для тебя значит?
Нейл с любопытством посмотрел на него.
— Как ты думаешь, почему секс доставляет такое удовольствие? Потому что для нас это способ проникнуть в
— Какое все это имеет отношение к моему сыну?
Нейл пожал плечами:
— Я подключился к Фрэнки, когда Нора зачала от меня. Фрэнки — мое будущее, а я его прошлое — данные за миллиард лет! Мой мозг запрограммирован на его выживание.
Слова «когда Нора зачала от меня» были как удар в солнечное сплетение.
— Так вот в чем причина?! — воскликнул Томас.
— Нет, ты все еще не уловил. Никаких причин не существует, Паинька.
— Только поводы…
Нейл улыбнулся, как всегда улыбался, когда женщины предлагали ему себя, — так, словно это было подтверждением очевидной истины. Пройдя мимо конторки, он потянулся за пистолетом Джерарда. Томас попытался было крикнуть, но вместо этого только кашлянул. Он наставил на Нейла пистолет Сэм; казалось, рука его ходит ходуном.
Нейл остановился, обернулся к своему старому другу.
— Ты собирался помочь мне спасти моего сына, — напряженно произнес Томас.
Слова его прозвучали как крик, как мольба.
Нейл захлопал глазами:
