Лоренцаччо

Улица. Пьетро и Томазо Строцци возвращаются из тюрьмы.

Пьетро. Я вполне был уверен, что Совет Восьми отпустит меня с миром и тебя тоже. Идем, постучим в нашу дверь и обнимем отца. Странно: ставни закрыты.

Привратник (отворяя). Увы, синьоры, вы ведь знаете, что случилось?

Пьетро. Что случилось? Ты как призрак у дверей этого пустынного дворца, как выходец из могилы.

Привратник. Неужели вы ничего не знаете?

Появляются два монаха.

Томазо. А что мы можем знать? Мы только что из тюрьмы. Говори, что случилось?

Привратник. Увы! мои бедные господа, страшно сказать.

Монахи (подходят). Это дворец Строцци?

Привратник. Да, что вам надо?

Монахи. Мы пришли за телом Луизы Строцци. Вот разрешение синьора Филиппо, чтобы вы дали нам унести ее.

Пьетро. Как вы сказали? Какое тело вы хотите взять?

Монахи. Удалитесь, дитя мое, ваше лицо напоминает лицо Филиппо; здесь вы не услышите добрых вестей.

Томазо. Как? Она умерла? Умерла, о боже! (Садится в стороне.)

Пьетро. Я мужественнее, чем вы думаете. Кто убил мою сестру? В ее годы не умирают так вдруг, в одну ночь. Кто убил ее? Отвечайте, чтобы я мог убить того человека. Отвечайте, или вы сами поплатитесь жизнью.

Привратник. Увы! Увы, кто мог бы это сказать? Никто не знает.

Пьетро. Где мой отец? Идем, Томазо, не надо слез. Клянусь небом, сердце мое сжимается, словно хочет закостенеть в груди и навеки стать утесом.

Монахи. Если вы сын Филиппо, идемте с нами, мы отведем вас к нему; он со вчерашнего дня в нашем монастыре.

Пьетро. И я не узнаю, кто убил мою сестру? Слушайте, монахи: если вы — божьи слуги, вы можете принять клятву. Клянусь всеми орудиями пытки, какие есть на земле, клянусь муками ада… Нет, ни слова. Скорее; я хочу увидеть моего отца. О боже, боже! пусть то, что я подозреваю, превратится в правду, чтобы я мог растоптать их ногами, как песчинки. Идем, идем, пока я не лишился силы; не говорите мне ни слова — знайте, дело здесь идет о мести, какая и не снилась гневу небес. (Уходит.)

Сцена 3

Улица. Лоренцо, Скоронконколо.

Лоренцо. Возвращайся домой и непременно приходи в полночь; ты запрешься в моем кабинете, пока за тобой не придут.

Скоронконколо. Слушаю, господин. (Уходит.)

Лоренцо. Какой тигр грезился моей матери, когда она была беременна мною? Стоит мне подумать, что я любил цветы, луга и сонеты Петрарки, — призрак моей юности, содрогаясь, встает передо мной. О боже! почему от этих простых слов 'до вечера' жгучая радость, как раскаленное железо, проникает в мозг моих костей? Какая хищная утроба, какие косматые объятия породили меня? Что сделал мне этот человек? Когда я кладу руку вот сюда, я начинаю думать, что завтра всякий, услыхав от меня: 'Я его убил', ответит мне вопросом: 'За что ты убил его?' Странно. Другим он делал зло, мне он делал добро, по крайней мере на свой лад. Если бы я спокойно оставался в моем уединении в Кафаджуоло, он не явился бы туда за мною, а я — я пришел за ним во Флоренцию. Зачем? Или призрак моего отца вел меня, как Ореста, к новому Эгисту? Или он оскорбил меня? Странно, и все же ради этого дела я оставил все; от одной мысли об этом убийстве рассеялись в прах сны моей жизни; я — развалина с тех пор, как это убийство, словно зловещий ворон, явилось на моем пути и я пошел на его зов. Что бы это значило? Сейчас, проходя по площади, я слышал, как два человека говорили о комете. Правда ли, что под костями моей груди я чувствую биение человеческого сердца? О, зачем эта мысль так часто является мне с некоторых пор? Или я — орудие бога? Нависла ли туча над моей головой? Когда я войду в эту комнату и выну из ножен мой меч, боюсь, как бы я не обнажил сверкающий меч архангела и как бы сам не рассыпался пеплом над своей добычей. (Уходит.)

Сцена 4

У кардинала Чибо. Входят кардинал и маркиза.

Маркиза. Как вам угодно, Маласпина.

Кардинал. Да, как мне угодно. Подумайте об этом, маркиза, прежде чем хитрить со мною. Или вы такая же женщина, как другие, и не можете понять, с кем имеете дело, если не видите золотой цепи на шее и полномочия в руках? Чтоб узнать, какова моя власть, вы ждете, пока слуга во все горло не прокричит, отворяя предо мною дверь. Знайте же: не титулы делают человека; я не посланник папы, я не полководец Карла Пятого, я выше.

Маркиза. Да, я знаю, кесарь продал дьяволу свою тень; эта императорская тень, облеченная в пурпурные одежды, расхаживает под именем Чибо.

Кардинал. Вы — любовница Алессандро, помните об этом; и ваша тайна в моих руках.

Маркиза. Делайте с ней, что хотите, посмотрим, как духовник обращается со своей совестью.

Кардинал. Вы заблуждаетесь, я узнал об этом не на исповеди, я это видел собственными глазами; я видел, как вы целовали герцога. Пусть бы вы и признались мне на исповеди, я все же не согрешил бы, говоря об этом, — ведь я видел это не в исповедальне.

Маркиза. И что же?

Кардинал. Почему герцог уходил от вас такой беспечный и с облегчением вздыхал, точно школьник, когда прозвенел звонок? Он сыт по горло вашим патриотизмом, который, точно пресный напиток, примешивается ко всем яствам вашего стола. Каких книг вы начитались, какая глупая дуэнья была вашей наставницей, если вы не знаете, что любовницы государей говорят не о патриотизме, а о других вещах?

Маркиза. Признаюсь, меня никогда не учили, о чем должны говорить любовницы государей; я не старалась научиться этому, так же как не пробовала на турецкий лад есть рис, чтобы пополнеть.

Кардинал. Не нужно больших знаний, чтоб удержать любовника хоть чуть дольше трех дней.

Маркиза. Священник мог бы поделиться с женщиной этими знаниями, чего проще?