За прошедший месяц у меня не было ни одного «провала». Я даже начал потихоньку забывать о древних монголах, об Есугее, Темуджине, Оэлун и запахе степной полыни. С одной стороны, это хорошо, но я где-то глубоко в душе тоскую по своим видениям. Однако эта тоска – ничто в сравнении с сосущим, изматывающим, постоянным желанием увидеть, прикоснуться к фигурке коня. Здесь, в армии, мне стало окончательно ясно – это называется «зависимость». Мать рассказывала, что у них в институте был один человек, начальник отдела, неплохой специалист, который, в конечном счете, сошел с ума и угодил в психиатрическую больницу на улице Волкова. Оказывается, он еще в молодости придумал, как из капель для лечения насморка, содержащих эфедрин, делать настоящие наркотики. Постепенно они разрушили его личность. Похоже, конь действует на меня точно так же. Теперь я понимаю, почему покойный дядя Коля предупреждал меня в письме – ни в коем случае не открывать шкатулку. То, что письмо опоздало, – настоящий несчастный случай. Конь едва не сломал мне жизнь. Я не мог его выбросить, не мог отдать или продать.
Но я – мужчина. И я нашел в себе силы в самый последний момент, ранним утром, перед военкоматом, оставить фигурку на своем письменном столе.
Теперь я свободен!
Я – свободен! Когда-нибудь потом, после дембеля, от которого меня отделяет еще семьсот дней в сапогах, я найду книги, учебники, энциклопедии и выясню, что стало с семьей отравленного Есугея-багатура, с его сыном. Но сейчас я должен забыть о них. Забыть, иначе желание вновь увидеть картины давно минувших дней победит и я брошу все, сбегу из части, вернусь домой, только для того, чтобы вновь сжать в ладони фигурку из серебристого металла.
У нас в роте подобралась неплохая компания: рыжий Пашка Черкасов из Воронежа, смуглый здоровяк Артур Жагаулов из Кокчетава, интеллигентный Коля Смирнов, он призывался из Пензы и разбитной курганец Серега Ухтомов. Мы держимся вместе, вместе сидим в редкие свободные минуты в курилке. Вообще курево в «карантине» запрещено приказом командира учебного батальона майора Грачева. Вместо него нам в столовой каждый день выдают по горсти изюма и кураги.
Разговоры в курилке вертятся в основном вокруг трех основных тем. Первая – кого куда пошлют, где лучше служить.
Важный момент: в частях нас ждут настоящие прыжки с парашютом. Пока мы только учились группироваться и по три раза прыгнули с вышки. Это ерунда, аттракцион, как в Парке культуры. Прыжок с самолета – другое дело. Всем страшно. Всем хочется побыстрее побороть свой страх и прыгнуть. За прыжок десантникам дают что-то вроде премии – три рубля. Даже стишок есть такой:
На первые «прыжковые» три рубля положено «проставляться» в чипке, солдатской чайной. После этого ты становишься настоящим десантником.
Говорят, что в боевой части прыжки будут раньше, чем в учебке. Пашка Черкасов хочет в боевую часть.
– Нафига мне учебка? Три месяца уставщины! А потом повесят сопли на погоны и летай до дембеля, как электровеник, – убежденно говорит он.
Артур мечтает попасть в какой-то загадочный «пограничный десант».
– У моего друга брат там служил, в Термезе, – бубнит он, жуя изюм. – Пограничный десант – самый лучший. Там карате учат.
Сереге Ухтомову все равно, где служить, лишь бы «курки не давили».
– Пацаны, жить и в армейке можно, главное что? Быть подальше от начальства и поближе к кухне! – смеется он.
А Колька Смирнов не против попасть в учебку.
– В Америке вся армия на сержантах держится.
– Да задрочим мы твою Америку! – тут же кидается спорить Серега. – У них бабы служат. И вообще вояки они тухлые. У меня кореш в ГСВГ служил, видел американцев на пропускном пункте. Толстые все и кофе пьют на посту.
Вторая тема, волнующая моих сослуживцев – загадочные десантно-штурмовые бригады. Против них даже Артуровский «пограничный десант» не котируется. ДШБ, по слухам, были самыми секретными и самыми боевыми частями Советской армии. Попасть туда хотели все, но никто не знал, как.
– Мне повар из дедов, когда мы в наряд по столовой ходили, рассказывал, что ДШБ двадцать минут «живут», – делился с нами Ухтомов. – За это время одна бригада может уничтожить целую армию! Их там учат убивать всем, чем можно, даже голыми руками. Приемчик такой есть, «прямой удар» называется. Если под углом, вот так, в челюсть врезать, то мозг в голове с места сдвинется и все, ты уже труп.
Он показывает «приемчик» на Смирнове, конечно, не по-настоящему, а только имитируя удар.
– Дшбешники марш-броски делают, норматив – сто восемьдесят километров за десять часов, – тут же встревает Черкасов. – С полной выкладкой. А еще у них специальное оружие есть, гранатомет такой, как труба, одноразовый. Берешь с собой пять штук и пуляешь по очереди, а там… – он делает жест рукой куда- то вперед, – …все – в крошки. Даже бетон! Танки эта штука насквозь прожигает!
Однажды мы подступились к сержанту Машакову с вопросом о ДШБ. Тот снисходительно выслушал нас и сказал, глядя поверх голов:
– Слышь, духи, десант всегда десант, ясно? Любая дивизия может быть штурмовой, усекли? А «прямой удар» – херня это все. В бою у вас времени угол мерять не будет. Бьешь из автомата, гранатами, штыком, лопаткой, сапогом, камнем – главное, чтобы быстро и наглушняк. Вот такие дела. Все, свободны!
Объяснения Машакова нас, естественно, не устраивают.
– Он специально так говорит, потому что секретно все, – высказывает общее мнение Колька Смирнов, и мы переходим к третьей любимой теме – дедовщине.
В «карантине», понятное дело, никакой «дедовщины» нет. Тут все по уставу, тут отцы-командиры следят не то, что за каждым шагом – за каждым чихом новобранцев. В частях, говорят, все совсем не так. Деды, то бишь старослужащие, рулят там молодыми как хотят.
– А офицеры на это глаза закрывают, – поясняет наш главный спец по «дедовщине» Черкасов. – Им так выгоднее. Сказал дедам, те молодых запрягли и все чики-чпоки.
«Дедовщина» относится к «внеуставным отношениям. Они бывают разные: нормальная «дедовщина», «беспредел» и «землячества», которые, по рассказам старослужащих, самое страшное, что только может быть, «полный попадос».
– Когда в роте из ста человек семьдесят – узбеки или грузины, то будь ты хоть трижды «дедушка», если ты русский, летать будешь, как молодой, – просвещают нас сержанты и тут же с благодушной улыбкой кто- нибудь добавляет: – У нас в десантуре «землячеств» нету. Чурбанов-десантников не бывает.
Мы все за нормальную «дедовщину». Это когда первые полгода ты дух и летаешь за всех, вторые полгода – черпак и командуешь духами, заставляя их летать, а потом становишься «дедом» и почиваешь на заслуженных в первый год лаврах.
– Свое отлетал – и балдей! – хохочет Ухтомов. – А че, все так живут, везде. Если без «беспредела», без ночных «застроек», то «дедовщина» даже лучше, чем по уставу жить.
«Беспредел» – это когда в части устанавливаются «зонские» законы. Тут все просто: кто сильнее, тот и прав. Все сами по себе, а верховодят «тузы», у которых есть «шестерки» и «быки». «Тузы» живут королями, с помощью «быков» обирая остальных солдат.
– Их даже офицеры боятся. «Беспредел» появился, когда в армию с судимостями стали брать, – просвещает нас большой специалист по этой теме рыжий Пашка Черкасов. Где-то что-то он слышал, кто-то ему о чем-то рассказывал…
– Фуфло гонишь, – авторитетно обрывает его Артур. – Если бы в армии было как зоне, давно уже такую армию бы разогнали. Кому она нужна?
– Ни фига! – кидается спорить Черкасов. – Вот случай был в одной части, где «тузовство» – пацану свитер прислали из дому. «Туз» своим говорит – заберите. А тот пацан уперся – хрен, мать вязала, только с кожей снимите! Ну, и…
– Что? Кожу сняли? – смеется Артур.
– Нет, просто заточенным электродом сердце проткнули. Дырочка маленькая, а свитер красный был,
