сам принялся расхаживать по камням. Тучи все-таки растаяли. Весело и холодно горели над ними обильные звезды.
— Машину я отпустил, чтобы избежать известного шаблона, — продолжал он почти спокойно. — Есть такая советская легенда пятидесятых годов. Бездомные парочки вечерами отъезжают километров за тридцать от города, просят таксиста подождать и уходят в придорожные кусты, чтобы наскоро заняться своим делом и вернуться на той же машине. Надоели мне шаблоны, моя милая. Ты как полагаешь, к примеру, есть на свете хотя бы одно место, где можно быть абсолютно свободным?
— Небеса.
— Если они существуют. Да и попасть туда можно только большими стараниями, мне не по зубам это. Разве что мой дражайший папочка за меня помолится.
— Тогда Таити! — засмеялась она.
— А это уж точно вранье. Один мой приятель собирался туда переселиться, не веришь? Американец он был, профессиональный руководитель туристических групп. Все подробности мне рассказывал — про визу, про то, как деньги копит, какая его там дивная француженка ожидает. Как надоело ему мотаться по свету и все такое прочее. Мечта у него имелась — открыть там механическую прачечную, ландромат по- вашему.
— Прачечную?
— Угу. Она бы сама работала, а он бы полеживал в гамаке и занимался китайским языком, чтобы в подлиннике читать Лао-цзы. Я от него недавно открытку получил. В самом деле открыл парнишка свою прачечную!
— На Таити?
— Нет, в штате Огайо. Вода-то какая теплая, ты потрогай. У нас говорят — как парное молоко.
— Небо в путанице созвездий. Вечно недосуг выучить названия, только и знаю, что Большую Медведицу да зимний, сиявший над Васильевым островом Орион — Наталья показала. А брат Андрей, даром что недоучка, знал все назубок и над кроватью своей прикнопил карту с хищными зверями и мускулистыми охотниками: звездное небо Германии шестнадцатого века.
«Стоим у самого обрыва. Босые ноги боязливо по серым камешкам скользят. Под ветром выцветшим вздыхая, трава колеблется сухая и страшно повернуть назад. Но видишь, вышли к синей шири. Давай, единственная в мире, разломим хлеб, нальем вино. Дай поблуждать судьбе и взору по воспаленному простору — недаром все обречено. А я люблю тебя и вправе забыть о смерти и о славе, сказать: на свете нет ни той и ни другой... а только море и горы, а вернее, горе и флейта музыки простой. Плыви — мы никого не встретим. Я только к небу, к волнам этим тебя ревную... звонкий свод небес, морской и птичий праздник... скажи, зачем он сердце дразнит, волну под голову кладет?»
Тело само устраивается, изогнувшись, на податливой воде, и если толкнуться ладонью от безучастной поверхности моря — примутся плыть вокруг тебя ртутные созвездия, кромешный берег, качающийся горизонт Почти задыхаясь, так и не достав до твердой почвы, он выплыл на воздух, отдышался — и протянутая его рука встретила руку Клэр.
— Я хотел камешек со дна, — сказал он. — Знаешь, там бывают совсем круглые.
Глава седьмая
Ну вот, движение на шоссе совсем замерло, порядком продрогшая парочка шагала в обнимку по обочине пустынного шоссе, не оборачивалась, когда за спиной возникал-таки приблудный пустой автобус или такси с заспанными седоками. Наступал час, когда вместо «поздно» пора говорить «рано»; невидимое за горами солнце ворочалось где-то в зарослях терновника и ежевики, окрашивая дальние хребты в цвет чайной розы, а море в цвет каленой стали. Пора было возвращаться в то место, которое невольно зовет домом невнимательный к точности своих речей путешественник. В придорожных поселках победно перекликались петухи, и сторожевые псы ворчали, положив мохнатые беспородные головы на передние лапы. Вскоре должен был показаться аэропорт, где поймать такси ничего стоило.
— Я такая счастливая, что приехала, — вдруг сказала Клэр. — давно собиралась.
— Почему именно сейчас?
— Случайно. Отец все мечтал поехать. Путевку заказал, но друзья из прихода узнали — и пошли его стращать. Тут я и подвернулась. Зачем говорю, задатку пропадать? Видишь, какая проза.
— Билл тебя действительно не хотел пускать?
— Он у меня либерал. Только я все равно последние три с лишним года как привязанная. Мальчишка, дом, мастерская. Сначала нравилось, после Европы-то, а потом... То есть я не жалуюсь,— спохватилась она,— мне завидуют...
— У тебя зрачки сужаются, когда ты говоришь «Европа».
— Я горшки лепила на керамической фабрике. В Ирландии. Простые, конечно, не чета нынешним. Марк взглянул с недоверием.
— Правда,— сказала она.— Моя работа называлась «младший керамист». Полтора доллара в час. Первые месяцы чудилось, что так и проживу остаток жизни в деревушке за холмом. И каждое утро буду проходить мимо друидских развалин с непонятными буквами, не знаю, как по-русски...
— Руны?
— Да. И возвращаться домой мимо грязноватых кабачков, слушать гомон пьяных сквозь открытые двери, искать дорогу в тумане. Наверное, это было самое счастливое время в моей жизни.
— Тебе и тогда так казалось?
Под лучом малинового огромного солнца потеплела и вспыхнула опаловая глубина, заплясали камешки на дне. А прибой обленился, стал почти неслышным.
— Нет, — сказала Клэр. Не сговариваясь, они свернули с шоссе и спустились к морю.— Знаешь, я совсем сбила ноги,— пожаловалась она.— Зря мы шли босиком, а? Мне тогда совсем, совсем по-другому казалось... Себя хоронила, можно сказать. — Она улыбнулась. — Шесть человек нас в домике обитало, эдакая коммуна. Раз в неделю по очереди ездили на попутках в Дублин за... за лекарствами.— Она хотела, конечно, сказать — наркотиками. — Отец с матерью меня завалили письмами, умоляли вернуться, а мне так стыдно было — не перед ними, они люди простые, честные. Перед самой собой, перед всеми нью-йоркскими приятелями. Уезжали-то мы Европу покорять... за счастьем, черт подери, ехали...
— С кем, милая?
— Я говорила тебе уже. Феликс. Но это совсем другая история. Послушай, я тут вспомнила — я же перед самым отъездом просматривала этот роман дурацкий, про кошек. Отец купил в Нью-Йорке, когда они приехали.
— Не понравился, чувствую.
— Я, наверно, не поняла чего-то. Показалось совсем не смешно. Безвыходно, тоскливо. Одно кошачье пианино чего стоит. Твой брат в самом деле такой мизантроп?
— Когда он не философствует, не пишет прозы, не торчит в запое, с ним легко. Он сглупил с этими «Лизунцами». Задачу себе, понимаешь ли, поставил, — Марк помедлил, вспоминая, — написать пародию на антиутопии, балансируя на грани смешного и зловещего. Но многим нравится, иные даже хохочут. Ты опусти ноги в воду, легче будет. Плоские камешки умеешь кидать, чтобы подскакивали? Я умею.
Он отыскал в остывшей гальке овальный камешек и, аккуратно примерившись, запустил его параллельно прозрачной поверхности моря. — Восемь раз! Ты и впрямь мастер.
— Время бросать камни, — промолвил Марк, — и время собирать камни. Иван уверяет, что имеется в виду не просто бросание камней, чтобы подскакивали, а известная библейская казнь. Видишь ли, даже из-за этой спорной повестушки у Андрея могут быть неприятности. Даже посадить, в сущности, могут. И жалко, что он уехал, — я бы непременно вас свел, и ты бы ему понравилась. Кстати, не пора ли торопиться? Мало ли что может случиться... с тем же дантистом.
