Констанция Бретонская, неизвестно почему, невзлюбила Плантагенетов. Возможно, она считала их виновными в смерти мужа; но, как бы там ни было, ее ребенка в самом нежном возрасте затребовал к себе король Филипп и, ссылаясь на свои права сюзерена, воспитал его при французском дворе.
Оставались дочери Алиеноры, чьи браки соединили Плантагенетов с европейскими королевскими семьями. К несчастью, старшая, Матильда, умерла в том же самом июле месяце, что и Генрих, но ее супруг, герцог Саксонский, казался надежным союзником. Вторая, Алиенора, стала женой короля Кастилии, и через нее можно было искать по ту сторону Пиренеев союзов, выгодных для королевства, простиравшегося до Байонны. Наконец, Иоанна, жена Вильгельма Сицилийского, могла оказать неоценимую поддержку в осуществлении великого плана, который вынашивал тогда Ричард.
Потому что он действительно существовал — великий план, который в 1189 г. затронул самое сердце христианского мира. Этот проект нашел живой отклик и в сердце Алиеноры: как и в те времена, когда она была юной королевой Франции, заговорили о крестовом походе, о крестовом походе королей. Прошло ровно сорок лет с тех пор, как ее дядя, Раймунд де Пуатье, встретил смерть в бою против Нуреддина, — уже сорок лет звучали мессы за упокой его души, которые служили по желанию Алиеноры. И за это время произошла величайшая катастрофа: Иерусалим, святой город, снова оказался в руках сарацин. Несчастье случилось двумя годами раньше, в 1187 г., когда армия франкских баронов, следуя дурным советам, безрассудно устремилась в пески Гаттина и была истреблена мамелюками султана Саладина. Тогда можно было подумать, будто для слабого латинского королевства, оставшегося без защитников, все было кончено. Однако военные ордена, тамплиеры, госпитальеры, — по крайней мере, те, кто уцелел в гаттинской бойне, — укрывшись в крепостях, продолжали отчаянно сопротивляться. И вот теперь, при поддержке только что прибывших крестоносцев, бывший король Иерусалима (пуатевинец Ги де Лузиньян) попытался отвоевать город Акру. На самом же деле бароны Святой земли вот уже который год все более и более настойчиво взывали к западным христианам. Прелаты, стараясь им помочь, заклинали христианских правителей забыть о своих распрях и личных амбициях и совместно взять кресты. Именно уступая их просьбам, Генрих Плантагенет столько раз встречался под Жизорским вязом с королем Филиппом. Но все это оставалось напрасным. Десятину, установленную нарочно с этой целью, Генрих незаконным и святотатственным образом присвоил и употребил на оплату наемников, чтобы сражаться с собственными сыновьями.
А теперь похоже было, что Ричард решил во что бы то ни стало исполнить обет, которым пренебрег его отец. И Алиенора, как бы страстно ей ни хотелось сберечь для Ричарда его королевство, не станет отговаривать его от намерения, в котором ей слышались отголоски ее собственной молодости.
XVIII
Благодаря третьему орленку
В боях — Роланда с Оливье сменя,
В любви — Бернарта вежество храня,
Я милых донн совсем лишил рассудка:
Шлют перстни, ленты, письма — беготня
Гонцов любви растет день ото дня,
Бегут ко мне почти без промежутка![19]
Колокола звонят во всю мочь, трубы герольдов перекликаются на улицах Лондона, толпа заполняет улицы, ее с трудом раздвигают, чтобы дать путь коням, приплясывающим от нетерпения, отовсюду слышны громкие приветственные возгласы, фасады домов украшены драпировками, подхваченными букетами цветов, и венками, и гирляндами из листьев, земля устлана травой, — сколько раз в своей жизни Алиеноре доводилось лицезреть эту праздничную картину! Сколько раз, с тех далеких времен, когда она, пятнадцатилетней девочкой в подвенечном платье, переступила порог кафедрального собора святого Андрея в Бордо, ей приходилось отвечать на радостные возгласы толпы, среди которой она продвигалась в сопровождении роскошного кортежа, шуршащего шелковыми знаменами, звенящего подковами, сверкающего металлическими украшениями и яркой упряжью!
Но, наверное, никогда до наступления этого дня, 3 сентября 1189 г., ей не доводилось испытывать более глубокой радости. Во время прежних коронаций она всего лишь подчинялась ритуалу, предначертанному судьбой. Эта ее коронация была делом ее рук, и в ходе обряда ее роль королевы и матери словно освящалась. В течение двух последних месяцев все ее мысли и все ее поступки были направлены лишь к одной цели: заставить признать Ричарда, ее любимого сына, ее радость и гордость, королем Англии и наследником королевства Плантагенета. Теперь казалось, что весь ее прошлый опыт, со всеми унижениями, с вынужденным отстранением от дел на долгие годы, способствовал этому триумфу. В тот день свершилось пророчество Мерлина — или, вернее, Гальфрида Монмутского: Орел восторжествовал в третьем своем выводке.
Ричард отплыл из Барфлера лишь 13 августа. Высадившись на берег в Портсмуте, он уже на следующий день встретился с Алиенорой в Винчестере, а затем вместе с матерью отправился в Виндзор. Именно оттуда они уехали в Лондон, чтобы первого сентября появиться во главе процессии в соборе святого Павла. Наконец, по-прежнему в сопровождении прелатов и наиболее знатных баронов королевства, они прибыли в Вестминстер, где уже все было готово к коронации.
Все, что могло придать еще больший блеск процессии, которой предстояло сопровождать восшествие на престол Ричарда I Английского, казалось недостаточно роскошным. Счета свидетельствуют о том, что в эти дни была дана полная воля традиционному для пуатевинцев пристрастию к пышности. Всю «упряжь» королевских коней обновили, и была отпущена огромная сумма в тридцать пять фунтов на покупку «разнообразных сукон» — темно-коричневых и алых, не говоря уж о беличьих и собольих мехах; «платье» королевы и ее служанок обошлось в семьсот фунтов шесть шиллингов, а одна мантия Алиеноры, на которую потребовалось пять с половиной локтей[20] шелковой ткани, мантия, подбитая белкой и соболем, стоила четыреста фунтов девятнадцать шиллингов. На другие платья, предназначенные опять же для королевы, — надо было приготовить наряды для пиров и разнообразных праздников, которые должны были последовать за собственно обрядом коронации, — пошло до десяти локтей алой материи, две шкурки соболя и одна беличья. Что уж тут говорить о льняных тканях, которые требовались на эннены и нижние платья… И, поскольку щедрость Ричарда распространялась на всех его приближенных (впрочем, этого требовали и обычаи того времени), была сшита беличья шуба для «сестры короля Франции» Аделаиды, и еще две — для дочери графа Честера и дочери графа Глостера; что касается последней, то речь здесь идет об Авуазе, дочери и наследнице одного из богатейших английских графов, ставшей женой Иоанна Безземельного, брата новоиспеченного короля. В меха облачили и племянников — например, Вильгельма, сына герцога Саксонского — младшего ребенка Генриха и Матильды, в то время четырехлетнего малыша, — и дочку графа Стригила, которая впоследствии станет женой Вильгельма Маршала.
И как же много было среди тех, кто составлял эту процессию и торжественно шествовал под сводами Вестминстерского собора, людей, осыпанных милостями нового государя! Первым вслед за процессией священнослужителей в белых стихарях шел Жоффруа де Люсе, который нес оплечье королевской мантии; за ним — Жан Маршал с золотыми шпорами, его сын Вильгельм со скипетром, увенчанным крестом, и Гильом Патрик, граф Солсбери, со скипетром, украшенным голубкой. Все они были верными слугами Генриха Плантагенета и его соратниками в борьбе против Ричарда. Их присутствие в Вестминстере в этот день означало королевское прощение, и здесь нельзя не упомянуть об очень характерной для того времени сцене, разыгравшейся между Ричардом и Вильгельмом Маршалом, когда они встретились в Фонтевро, в нескольких шагах от церкви, в которой лежало тело Генриха II.
Ричард и Маршал снова оказались лицом к лицу. Их последняя встреча перед тем состоялась
