— А каков его нрав?
— Каков? — переспросил круглолицый Сеня и посмотрел на своего соседа. — Каков, а, Афанасьевич, как ты определишь, одним словом если?
— Так и определю, — просипел тот, по-прежнему опираясь подбородком на палку и хмуро глядя куда- то перед собой. — Лизоблюд, и в узком, и в широком смысле слова. А можно еще сказать — прохвост.
— Во, видали? — обратился Сеня к Виталию и в свою очередь спросил: — А вы сами откуда будете, если не секрет?
— Да из Гришиного ПТУ, отстает он кое в чем.
— А-а, ну да, это, конечно, наблюдать надо. А мы, считай, сто лет соседи с ними, — он уже не упоминал о семнадцатилетнем перерыве. — Меня, значит Семеном Никитовичем величают, ну а его — Иваном Афанасьевичем. Старые московские пеньки, деды и прадеды тут проживали. И на гражданскую и в Отечественную отсюда уходили. — Он покосился на своего соседа и туманно пояснил: — Ну, я это вообще сказать хочу. А если к примеру, то вот Иван Афанасьевич наш.
— И Петр Евграфович тоже отсюда уходил? — спросил Виталий.
— В гражданскую молод был, а в Отечественную тут кренделя выписывал по причине якобы здоровья, — хмуро сообщил Иван Афанасьевич и, бросив взгляд на Виталия, в свою очередь спросил: — Вас-то как зовут?
— Да просто Виталий. Рано еще по отчеству величать.
— Ну и верно рано, так еще погуляйте, — весело поддержал Семен Никитович и важно добавил: — А что до Гришки, то искаженное парень воспитание получает. Это не я говорю, это вот он говорит, ученый человек. А я с ним согласен. Верно, Афанасьевич?
— Насчет воспитания верно, — сдержанно согласился Иван Афанасьевич. — Кто это сейчас кулакам волю дает. Атавизм какой-то. И вообще страх хорошего не воспитатель.
— Страх это порядок, говорили, — вскользь заметил веселый Сеня, ставший вдруг скучным и строгим.
— Тех, кто так говорил, Сеня, уже нет, слава богу. Но проблемы с воспитанием есть, серьезнейшие проблемы.
— Балуем. Все дозволяем, — вскипел вдруг злостью Сеня. — Добренькие больно стали.
— Не-ет, вокруг еще много жестокости, — вздохнул Иван Афанасьевич. — Где пьянь, где эгоизм, там и жестокость, и цинизм, и ничего святого.
— Насчет зелья да, — неожиданно охотно согласился Сеня. — И пьяни этой развелось небывало, я тебе скажу. Может, сейчас поубавится, ежели вовсе не перетравятся чем попало. Вот и Петька… Петр Евграфович, — поправился он, взглянув на Виталия. — Чуть что, так Гришку кулаком и гладит.
— Свою угодливую натуру из него делает, — проворчал Иван Афанасьевич. — Сам весь день до ночи спину перед людьми гнет, а на другой день фонбарона из себя корчит. Самая мерзкая порода.
Видимо, оба старика, при всей разнице во взглядах, были решительно настроены против Сопкиных — и старшего, и младшего.
— Да, ничего хорошего из этого в будущем не получится, — осторожно заметил Виталий, с интересом слушавший этот непривычный ему разговор и боясь помешать его течению.
— Уже не получилось, — строго констатировал Иван Афанасьевич.
— А ведь денежки у Петьки водятся немалые, — завистливо усмехнулся Семен Никитович. — Профессия-то прибыльная, если, конечно, умело вести.
— И совести не иметь, — сипло пробурчал Иван Афанасьевич, не меняя позы и все еще опираясь подбородком о свою палку.
— Само собой, — быстро согласился Семен Никитович. — Чуть пьяненький, он его — раз и в обсчет пустит. Или еще какие услуги. Знаю я эту механику.
— Ничего ты, Сеня, не знаешь, — Иван Афанасьевич покачал головой. — Откуда тебе ее знать? В наше время, когда мы молодые были и ты человеком был, эта механика с услугами еще, можно сказать, в зачаточном состоянии была, — он многозначительно поднял сухонький потемневший палец. — А сейчас шагу не сделать, чтобы чего кому не дать. Да что далеко ходить. Вон в моей школе, мне рассказали, прошлой весной отличница на экзаменах по трешке брала с ребят за решение задачек. Каково? Разве в наше время это могло быть? Бескорыстно подсказывали, по дружбе. А сейчас видал как? Откуда? От взрослых.
— А Гриша как на это смотрит? — спросил Виталий, до сих пор не вмешивавшийся в разговор стариков, чрезвычайно его самого взволновавший, и боясь этому разговору чем-нибудь помешать.
— Гришка-то? — весело переспросил Семен Никитович и махнул рукой. — Зеленый еще. Ха-ха.
— Вот дед у них был, — добавил Иван Афанасьевич, бросив быстрый взгляд на веселого Сеню. — Тоже по этому делу всю жизнь служил. Небось помнишь его, Сеня? Совсем другой человек был. И спину не гнул, и душой — ни-ни. Мы о нем такое хорошее помним, что не всякому скажешь. Время-то до войны было ого какое… — Он снова оглянулся на Сеню и хмуро усмехнулся. — Вот он в то время в Москве не был.
— Слышал, — сдержанно отозвался Виталий, ловя себя на том, что никогда не решился бы вести такой разговор со случайным собеседником.
— Уже хорошо, — согласился Иван Афанасьевич. — Потому что нигде вы об этом сейчас не прочтете. А знать историю Отечества надо во всей полноте, и хорошее, и плохое. Это я вам как учитель истории говорю. Бывший, правда.
— Заслуженный учитель, — угодливо заметил Семен Никитович.
— Это к делу не относится, — сердито оборвал его Иван Афанасьевич и неожиданно добавил: — А вот Гришу мне, между прочим, жаль. Он в чем-то неплохой еще парень, совсем неплохой.
— Однако Галку свою отдать за него не желаешь, а у них любовь, — коварно поддел его Семен Никитович.
— Да, нонсенс, — мрачно объявил Иван Афанасьевич. — Однако человеку свойственно забывать и надеяться. На этом во многом история строится.
— Но Гришка от Галки твоей не отступится, попомни мое слово, — убежденно произнес Семен Никитович. — Он парень упрямый.
Иван Афанасьевич в ответ только досадливо пожал плечами и вздохнул, давая понять, что спорить он тут не собирается.
— Выходит, отношения у них серьезные, — заметил Виталий и на всякий случай счел нужным добавить — Отсюда, возможно, и неуспеваемость.
— Ясное дело, — снова, уже весело, согласился Семен Никитович. С девками возиться учености не надо, зато время требуется.
— А сейчас он дома, не знаете? — спросил Виталий.
— Дома, дома, — проворчал Иван Афанасьевич. — Галка дома, значит, и он дома. А вечером в кино собрались.
— Он что же, без нее из дома уже не выходит? — засмеялся Виталий.
— Отходил, — сурово сказал Иван Афанасьевич. — Как его отец из милиции недавно привез — все, как отрезало. Ну и Галка, конечно, добавила.
— Она, как дед, учителем желает стать, — тонко хихинул Семен Никитович, не очень, однако, одобрительно. — Вот Гришку и воспитывает.
— Да вы зайдите, — посоветовал Иван Афанасьевич. — Один он сейчас. Отец на работе, а мать к бабке Авдотье за город уехала.
— Да, потолковать с ним надо, — вздохнул Виталий, поднимаясь со скамьи. — Спасибо за разговор. И доброго вам здоровья.
Он невольно при этом обратился к Ивану Афанасьевичу, но потом кивнул и веселому Сене. Иван Афанасьевич что-то проворчал ему на прощание, но в глазах у него при этом исчезла суровая настороженность, просто добрые глаза у него оказались.
— Всего, всего, — неунывающим фальцетом бодро откликнулся Семен Никитович. — Если что, всегда услужить рады.
Следуя указаниям стариков, Виталий пересек дворик, по щиколотку увязая в опавшей листве, зашел в темноватый холодный подъезд и поднялся на второй этаж. Возле двери нужной ему квартиры оказалось всего два звонка, и, прочтя таблички возле них, Виталий уверенно позвонил. Где-то в глубине квартиры
