Теодебер, верхом на коне, окруженный личной стражей числом всего около десяти человек, укрылся в небольшой рощице, на расстоянии полета камня от поля битвы. Везде, куда бы он ни посмотрел, его воины отступали. Справа его командиры распорядились возвести нечто вроде укрепления из охапок ветвей ежевики, сухого хвороста и наспех обструганных деревянных кольев, и теперь солдаты-нейстрийцы ударами копий сбивали тех, кто осмеливался штурмовать эту преграду. Однако она ничуть не защищала от вражеских стрел и дротиков. Здесь нестрийцы пока еще держались, но, как и повсюду, соотношение сил было далеко не в их пользу. Основное сражение шло в центре — безумная бойня в ужасающей, смертельной давке. От массы сражавшихся то и дело отделялись раненые, шатающиеся, покрытые кровью — порой только для того, чтобы сделать несколько шагов и рухнуть на землю. Скоро нестрийцы будут окончательно сметены. Иначе просто не может быть. Столько людей сбежало прошлой ночью, испугавшись несметного числа вражеских костров…. Единственный резерв Теодебера состоял из тридцати опытных воинов, ожидавших приказа в небольшой низине, на расстоянии оклика от рощицы, и охранявших повозки, нагруженные добычей. Это все, кого он сможет послать в атаку против варваров, когда где-нибудь в их рядах появится брешь…. Но ее не было, не было даже легкого ослабления — лишь ужасающее месиво сражавшихся, в котором уже невозможно было отличить своих от чужих. В адском шуме смешались: звон стали, хруст разрубаемых топорами черепов, хриплые крики и победные кличи — и весь этот чудовищный хаос неумолимо приближался.
Теодебер резким движением сорвал шлем и вытер заливающий глаза пот, не сознавая, что открыл на всеобщее обозрение свои длинные волосы, знак принадлежности к королевскому роду. Затем дрожащей рукой обнажил меч и повернулся к своим людям, чтобы призвать их атаковать врага, но крик застрял у него в горле. Его личные стражники бежали! Их копья и щиты валялись в раскисшей дорожной грязи, так же как сундуки и сумки, из которых вываливалась награбленная добыча. Теодебер увидел, как двое из них, слишком тяжело нагруженные, чтобы бежать или даже сражаться, были настигнуты и безжалостно изрублены всадниками, рыскавшими по окрестностям поля сражения. Остальных, скорее всего, рано или поздно ждала та же участь — как и его самого… Теодебер вздохнул и опустил глаза. Бегство ни к чему не приведет. Остается лишь умереть с честью. Не ради отца или королевства, не ради воспоминания, которое он по себе оставит, — но ради самого себя…
Принцу недавно исполнилось девятнадцать. В таком возрасте год кажется долгим периодом, и сейчас вся его жизнь виделась ему такой, какой она была в течение последнего года — сплошным бегством, отмеченным постоянным страхом перед преследователями. Когда он прошлым летом выехал из Руана, сердце его переполнялось восторгом — настолько он был уверен в том, что, наконец, сможет доказать свои воинские таланты и отомстить за поражение и позор своего младшего брата Хловиса. Он собирался покорить Аквитанию, захватить Тур, Пуатье, Бордо, смести остразийские армии и обрести золото и славу. При Пуатье ему довелось испытать опьянение от первой победы — над войсками Гондовальда Он взял Лимож, Кагор и подвел свои войска к самым границам владений Зигебера. А потом настали черные дни. Одиночество, ненависть, зимние холода и дожди, жестокость, отвращение…. А из-за отвращения — ненависть еще более сильная, не к самим жертвам, а к их покорности, слабости и к тому, что происходило с ним самим — по их вине…. Все эти убийства, пожары, грабежи, изнасилования…. Пора со всем этим покончить.
Теодебер еще несколько мгновений колебался, затем спешился. Конь был тем последним существом, к которому он еще чувствовал привязанность, единственным спутником, который не покидал его за все время этого кровавого похода. Это был роскошный жеребец, сильный и спокойный, подаренный принцу Хильпериком накануне отъезда из Руана. Нужно позаботиться о том, чтобы его не ранили…. Теодебер прижался щекой к шее коня и погладил его голову. Потом принц резко отстранился и, изо всей силы хлопнув коня по крупу, закричал на него. Конь отпрянул и галопом понесся прочь. Теодебер проследил за ним взглядом, пока не потерял из виду, а затем, вновь повернувшись лицом к схватке, неожиданно заметил, что небольшая горстка людей осталась с ним — они тоже спешились и обнажили оружие. Теодебер поблагодарил их кивком — горло у него слишком сильно сжималось, чтобы суметь что-то произнести, — и медленно направился к сражавшимся.
Он сделал всего несколько шагов, как был оглушен лязгом оружия и воплями раненых и едва сумел устоять в окружающей толчее. Как и его отец Хильперик, принц был коренастым и коротконогим — и сейчас совершенно потерялся в рукопашной схватке. По правде говоря, он почти ничего не видел. Он уткнулся в чью-то спину прямо перед собой, сделал шаг вправо, потом влево — и вскоре оказался так плотно зажат в этой кричащей толпе, что, даже если бы враг оказался прямо перед ним, Теодебер вряд ли смог бы высвободить руку, чтобы нанести удар. Здесь уже не оставалось места для воинской доблести. Все наносили удары наугад, по своим и чужим, без разбора — по любому, кого видели перед собой, чтобы в следующее мгновение упасть под ударом топора, кинжала или кулака…. Теодебера швыряло во все стороны в этом смертоносном потоке, и постепенно он все сильнее углублялся в ряды противников, даже не замечая, что они избегают сражаться с ним и лишь отбивают его удары, в случае необходимости. Принц уже опьянялся сознанием собственного могущества — хотя на самом деле единственным, что внушало противникам ужас, были его длинные волосы. Любой из воинов, будь то галл или франк, мог бы одним ударом свалить на землю этого безрассудного мальчишку, который размахивал мечом, даже не думая защищаться. Но никто не хотел подвергать себя риску, сделавшись убийцей принца.
Внезапно толстый, как боров, воин захрипел и вцепился в Теодебера; глаза гиганта были расширены от ужаса, его торс рассечен ударом топора. Воин рухнул на землю, увлекая принца за собой, и придавил его своим грузным телом. Теодебер, отчаянно барахтаясь, с трудом освободился и начал лихорадочно искать в траве свое оружие. Но, ему подвернулось лишь сломанное древко копья — жалкий обломок, с которым он и поднялся на ноги. И тут же принц увидел перед собой знакомое лицо. Первой его реакцией было невольное облегчение, но в следующий миг сердце резко подскочило у него в груди. Это было лицо Готико, еще более замкнутое и суровое, чем обычно. На руке у военачальника Зигебера был длинный порез — из раны сочилась кровь, стекая на рукоять меча, но Готико этого словно не замечал, так же как и кипевшей вокруг схватки.
— Ты помнишь меня? — Готико возвысил голос, перекрикивая шум сражения. Теодебер выпрямился и с презрением взглянул на него.
— Как ты постарел! В моих воспоминаниях ты был высоким и сильным, но это потому, что я в те времена был ребенком. Сейчас я вижу, как же тогда обманывался!
Готико медленно приблизился, переступая через мертвых и раненых, распростертых на земле. В последнем приступе безрассудного отчаяния Теодебер бросился на военачальника, взмахнув обломком копья, который Готико отбил ударом меча плашмя. Затем Готико резко схватил принца за волосы и рванул к себе с такой силой, что тот упал на колени.
— Слушайте меня все! — повелительно крикнул Готико, потрясая мечом. — Прекратите сражаться! Слушайте меня!
Сражение вокруг них понемногу затихло. Люди, опьяненные яростью или страхом, словно внезапно протрезвев, безумными глазами смотрели на своих противников — которых, возможно, убили бы мгновением раньше, если только те не убили бы их самих, — затем повернулись к Готико и его пленнику. Вскоре вокруг военачальника и принца образовалась пустота. Безвольный, лишенный последних сил Теодебер, которого Готико по-прежнему держал за волосы, не давая подняться, мог видеть лишь его сапоги и от стыда закрыл глаза. Ну вот, теперь все кончено. Несмотря на унижение, в глубине души принц чувствовал странное умиротворение. Что ж, по крайней мере, никто не скажет, что он не сражался. Его будут судить, возможно, он даже проведет некоторое время в заключении — а после с честью вернется в Руан. Еще немного — и он бы расплакался…
Между тем шум окончательно стих — гораздо быстрее, чем можно было ожидать, — и голос Готико зазвучал снова:
— Эта война закончится здесь, по приказу моего повелителя Зигебера, короля Остразии, суверена Тура, Пуатье и Бордо, и в честь моей королевы, чьи земли вы разоряли!
Готико прерывисто вздохнул, борясь с внезапным приступом головокружения. Его раненая рука налилась свинцовой тяжестью из-за того, что он потерял уже много крови, и пригнула голову принца к земле.
— Всем, кто принесет королю клятву верности, будет даровано прощение! — продолжал он. —
