Наступила полная тишина, и взгляды всех присутствующих невольно обратились к Брунхильде. Улыбка исчезла с ее лица.
— Мессиры, пришло время покончить с нашим врагом.
Свинцовое палящее солнце заливало паперть собора Святой Марии, где собралось множество народу. Однако все молчали, было слышно лишь пение монахов или — изредка — мычание быков, запряженных в многочисленные повозки. Но ни звука не издавала огромная толпа людей, изнуренных жарой, долгим стоянием и скорбью. Тишина — угнетающая, изумленная, враждебная — сопровождала отбытие принцессы Ригонды в Испанию. Никогда еще предстоящая свадьба кого-либо из членов королевского дома не вызывала у подданных таких тягостных чувств. Не то чтобы они возражали против женитьбы вестготского принца Рекарреда на франкской принцессе — это их не особенно заботило, и они от души повеселились бы, если бы не одно обстоятельство. По какой-то странной прихоти Хильперик и Фредегонда приказали, чтобы четыре тысячи юношей и девушек из знатных семей покинули родительские дома и отправились в Толедо вместе с принцессой Ригондой. И сейчас, несмотря на свои роскошные одеяния, молодые люди казались пленниками, насильно оторванными от семей, — по крайней мере, так они выглядели в глазах родителей, пришедших проводить их. Отцы и матери были охвачены тревогой и не испытывали никакой гордости — лишь унижение от сознания собственного бессилия и скорбь от того, что они в последний раз видят своих детей.
Что до нейстрийской знати, приближенных, военачальников и личных стражников Хильперика, прибывших из Аквитании, как Дезидерий, Берульф и Бладаст, с запада, как Бепполен или вассалы из Бретани, с севера, как Бодезигель или Хупп, — они буквально онемели при виде тех богатств, что составили приданое принцессы. Десятки повозок были нагружены сундуками, полными золота, бочками вина, свертками дорогих тканей и мехов, золотой посудой, прекрасными украшениями из золота, серебра и драгоценных камней. Целое состояние отправлялось в Испанию. И за это они сражались в Бурже, ради этого захватывали Бордо, Тур и Пуатье? Ради того, чтобы горы сокровищ были отданы девчонке и какому-то незнакомому принцу из далекого королевства? Их собственное богатство, их земли и все блага, дарованные королем, по сравнению с этим почти бесстыдным изобилием выглядели жалкой милостыней. Даже Ансовальд, которому доверены были сопровождение Ригонды и охрана этих сокровищ и всей блистательной процессии, чувствовал стыд, а также неприязнь.
Фредегонда, сидевшая рядом с королем, не отрывала глаз от военачальников. Она видела выражения их лиц, слышала возмущенные перешептывания. Эти вояки реагировали так, как она и предвидела…. Фредегонда опустила голову, страдая от изнурительной жары и чувствуя, что близка к обмороку — настолько она была слаба. Меньше двух недель назад она родила еще одного ребенка, которого из опасения отправила подальше от Парижа и от Суассона — на виллу Викториакум. Даже сам король еще не видел новорожденного.
Наконец кортеж тронулся. Когда он покидал остров Ситэ, колесо на повозке принцессы сломалось, ударившись о придорожный каменный столб, и по толпе пронеслось:
—
В первую же ночь, когда процессия отъехала от Парижа всего на восемь миль, пятьдесят молодых людей из почетного эскорта принцессы скрылись, уведя с собой столько лошадей и унеся столько сокровищ, сколько смогли. Позже они нашли убежище во владениях Хильдебера. Так продолжалось и дальше. Каждый раз, когда бдительность стражников ослабевала (впрочем, иногда их брали в сообщники), юноши и девушки ускользали, набив карманы золотом и драгоценностями. В последних числах сентября процессия прибыла в Пуатье, и здесь путешествие закончилось. Ужасное известие, полученное Ансовальдом, заставило его повернуть назад, с остатками эскорта и сокровищ.
Кавалькада охотников, поднимая облака пыли, въехала во двор королевской виллы Калла. Один из них, везший убитую олениху, позвал слуг, чтобы те унесли добычу. Остальные спешились и повели коней к стойлам. Лишь Хильперик остался в седле: в сорок с лишним лет король уже нуждался в помощи, чтобы спешиться, тем более что сегодняшняя охота оказалась для него утомительной. Лес был уже тронут первыми красками осени, но все еще стояла сильная жара — от нее трескалась земля, и пересыхало в горле.
— Пусть мне принесут выпить! — закричал Хильперик, когда пыль во дворе улеглась.
Подошли двое слуг. Один нес мех с вином, другой протянул королю руку, чтобы помочь ему слезть с коня. Хильперик наклонился и оперся о плечо слуги. В это мгновение тот выхватил скрамасакс, спрятанный в складках одежды, и вонзил королю под мышку — точно таким же ударом, каким некогда был поражен Зигебер. Хильперик закричал и рухнул на землю. Тогда второй слуга отшвырнул мех, тоже выхватил оружие и нанес королю еще один удар — в живот. Затем оба скрылись в сгущающихся сумерках. Убийц Хильперика так никогда и не нашли.
До сих пор не известно, кто организовал убийство Хильперика, которое в ту эпоху все приписывали Фредегонде. Однако ее поведение в последующие часы после убийства скорее свидетельствует о том, что смерть супруга стала для нее совершенно неожиданной: охваченная паникой, она поспешно собрала часть своих сокровищ и укрылась в Париже под защитой епископа Рагемода вместе со своим новорожденным сыном. Брунхильда и Хильдебер, в то время бывшие в Мелодене, меньше чем в сорока километрах от виллы Калла, где был убит король, захватили все остальное. В последующие недели остразийские войска начали наступление, которое было настолько успешным, что позволило королеве Остразии с сыном вернуть все свои владения в Аквитании, а также захватить часть Нейстрии.
Но если Брунхильда и Хильдебер и сумели воспользоваться смертью короля, возможно, все же не они явились ее прямыми виновниками, хотя по прошествии многих лет коннетабль Суннезигель признавал свое участие в убийстве. Тем не менее, слишком многие желали погибели Хильперика, и столь же многие способны были перейти от желания к действию, как по личным, так и по политическим мотивам. Григорий Турский писал: «Никогда он никого не любил всем сердцем, и сам никем не был любим»[63].
Что касается Фредегонды, то ее вместе с ребенком принял у себя король Гонтран и позднее отказался выдать ее посланцам Хильдебера и Брунхильды, так сохранив ей жизнь, а также скромную часть территории Нейстрии. Гонтран даже согласился стать крестным отцом новорожденного, названного Хлотаром в честь своего деда. Окрестить ребенка предполагалось тогда же, в конце 585 года; но любопытно, что его показали королю и окрестили… лишь через пять лет, в 590 или 591 году! Это невероятно долгое промедление (в те времена детей обычно крестили в возрасте до трех лет, а Хлотару
