Мишка пожал плечами и сел на краешек кровати, но тут же вскочил с нее, потому что и хлипкая деревянная дверь, и кровать, прижимавшая ее к косяку, внезапно содрогнулись от сильного толчка, и тут же из-за стены послышался голос, который едва можно было узнать:
— Откройте, черти, — крикнул он, — Серега, кто там еще… Откройте быстро!
— Вот и он, — сказала Ира вполголоса, — старый добрый цирк с конями. — И Сережа болезненно скривился.
Я подошла к Мишке, обняла его, и несколько минут мы просто стояли возле двери и слушали, а с другой ее стороны папа бился об нее плечом, дергал ручку и ругался — отчаянно и зло, и я думала, вот она, причина, по которой его не было на нашей свадьбе, вот почему я видела его всего несколько раз, вот почему Сережа никогда не приглашал его к нам на выходные, а вместо этого встречался с ним отдельно, в городе. Девочка, сидевшая за столом, неожиданно громко заплакала, и Наташа подхватила ее на руки, шепча ей на ухо что-то успокаивающее, и тогда Сережа сильно ударил по тонкой двери ногой — она жалобно затрещала — и закричал:
— Да заткнись ты наконец, черт тебя подери!..
— Ну, ну, — сказала Ира, подходя к нему, — ты же знаешь, это бесполезно. Если не обращать на него внимания, он быстрее успокоится. — Она протянула руку и легонько сжала его плечо, и он тут же кивнул и сел на кровать, мрачно смотря себе под ноги, он никогда мне об этом не рассказывал, ни слова, я просто знала, что между ними что-то не так, хотела бы я знать, что еще осталось за кадром, сколько их еще — важных вещей и незначительных мелочей, которые случились с ним без меня, до меня и которые, похоже, я никогда уже не смогу разделить с ним — в отличие от нее. Чтобы не думать об этом, я попробовала пошутить:
— Видимо, глупо будет сейчас предложить всем нам дернуть немного спирта после ужина, да? — И сразу же пожалела об этом: хмыкнул только Андрей — Наташа была занята девочкой, Сережа даже не обернулся, а Ира подняла брови и закатила глаза.
Минут через десять папа наконец затих; настроения разговаривать ни у кого больше не было, все понимали — лучшее, что мы можем сделать сейчас, после этого бесконечно длинного дня, — это лечь спать. Одна комната из трех была теперь занята — даже с учетом того, что Марина с Леней в эту ночь оставались в бане, куда мужчины отнесли им матрас и несколько одеял, для оставшихся двух комнат нас по-прежнему было слишком много — пятеро взрослых и трое детей.
— Андрюха, давайте с Наташкой в маленькую комнату — дров возьмите с собой, там еще одна печка, — предложил Сережа. Подожди, хотелось мне сказать, так нельзя, мы не можем спать с ней в одной комнате, я не смогу, это неправильно, он поймал мой взгляд и вдруг подмигнул мне, и продолжил: — Ир, уступаем тебе место возле печки — кровать большая, ты же поместишься с двумя детьми? — Она кивнула. — Я тебе спальник сейчас принесу. Пойдем, Мишка, пробежимся до машины.
Присев на корточки возле девочки, которая, успокоившись, снова превратилась в неподвижного, отрешенного болванчика нэцке — маленькие глазки, толстые щечки, Ира снимала с нее сапожки и не обращала на меня никакого внимания, но мне все равно совершенно не хотелось оставаться с ней наедине — накинув куртку, я вышла на холодную веранду и достала сигарету. Сквозь замерзшее стекло я смотрела на то, как они идут по засыпанному снегом двору к воротам, проваливаясь в сугробы и освещая себе дорогу фонариком, — единственные, кто у меня остался, бесценные и незаменимые, два человека, чья жизнь мне важнее всего остального мира.
Едва я успела докурить сигарету и затушить ее прямо о деревянный подоконник (простите, безымянные хозяева), они вернулись; нагруженный двумя спальными мешками, Мишка направился было к входной двери, но я остановила его и еще раз обняла, как всегда в таких случаях удивившись про себя тому, что мой тощий, смешной мальчик, оказывается, выше меня почти на голову, наверное, я никогда к этому по-настоящему не привыкну, щека у него была холодная и колючая — совсем чуть-чуть, покрытая полупрозрачным юношеским пухом; он привычно застыл, терпеливо позволяя мне обнять себя, обе руки у него были заняты; ты сегодня спас нам жизнь, подумала я, и никто даже не успел поблагодарить тебя за это, никто не хлопал тебя по плечу, не говорил тебе, что ты молодец, совсем взрослый, но ты же знаешь, как сильно я люблю тебя, даже если я не говорю этого вслух, ты же знаешь, правда, ты должен знать. В конце концов он, как обычно, осторожно освободился и, смущенно буркнув что-то, толкнул дверь плечом и скрылся в доме, и мы остались на темной веранде вдвоем — на фоне покрытого инеем окна я видела только темный Сережин силуэт, и как только за Мишкой закрылась дверь, он шагнул ко мне и сказал вполголоса:
— У меня для тебя сюрприз, малыш. Пойдем со мной.
Лестница на второй этаж была шаткая, узкая и громко скрипела у нас под ногами; это был и не чердак, и не мансарда, а что-то среднее между тем и другим — с потолком, поднимавшимся в самой верхней своей точке чуть выше человеческого роста и резко падавшим вниз — настолько, что до стен можно было добраться, только встав на четвереньки, с еле различимой в свете фонарика обычной чердачной рухлядью, с маленьким окошком под самой крышей. Единственное во всем доме, оно не было заколочено; подойдя поближе, я увидела небо — черное и прозрачное, с рассыпанными по нему звездами, похожими на булавочные проколы в темно-синей бархатной бумаге, а внизу, под самым окном — неширокий, приземистый топчан. Сережа бросил на него последний спальник, снял куртку и погасил фонарик.
— Иди сюда, маленькая, — тихо позвал он, — я страшно соскучился по тебе.
Матрас был жесткий, со старыми, скрипучими пружинами, часть которых, казалось, готова была прорвать истончившуюся от старости обшивку и вырваться наружу — это чувствовалось даже сквозь толстый спальный мешок; от него пахло пылью и немного сыростью, но все это было не важно — я прижалась губами и носом к теплой Сережиной шее в том месте, где заканчивался ворот его шерстяного свитера, и изо всех сил вдохнула, и задержала дыхание, и закрыла глаза. Вот оно, мое место, именно здесь я должна быть, только здесь мне по-настоящему спокойно, и я готова лежать так неделю, месяц, год, и к черту все остальное; он притянул меня к себе и поцеловал — длинно, нежно, я почувствовала его пальцы, которые одновременно оказались всюду — у меня на бедрах, на шее, на ключицах, звякнула пряжка его ремня, скрипнула молния на моих джинсах, подожди, зашептала я, подожди, перегородки совсем тонкие, слышно было, как Ира тихим голосом убаюкивает детей, они услышат, сказала я, они обязательно нас услышат, плевать, малыш, его горячее дыхание обжигало мне ухо, к черту все, я хочу тебя, пружины жалобно скрипнули, он зажал мне ладонью рот, и все вокруг исчезло — как исчезало всегда, с первого дня, и так же, как всегда, окружающий мир мгновенно схлопнулся, превратился в крошечную точку на краю сознания и пропал совсем, и остались только я и он, и никого, кроме нас.
Потом мы смотрели на звезды и курили одну сигарету на двоих, стряхивая пепел прямо на пол, кому- то, наверное, надо посторожить, сказала я сонно — не волнуйся, малыш, спи, Андрюха разбудит меня через три часа — хочешь, я посижу с тобой, разбуди меня — глупости, спи, маленькая, все будет хорошо — и тогда я заснула, крепко, без сновидений, прижавшись щекой к его теплому плечу, просто провалилась в теплую, беззвучную, безопасную темноту, ни о чем больше не думая и ничего не боясь.
