И ни слова больше. Сказал и пошел медленно от станка. Сразу же за ним заторопился Хлынов.
Чуднов еще долго стоял в прежней позе и смотрел им вслед. Потом сказал:
— Какой человек!..
— Кто он?
— Главный конструктор, Леша. Его машину делаем, и какую машину!.. Это, можно сказать, гений. Во всяком случае, один из крупнейших конструкторов в стране, а то и в мире. Ну, чего ты остолбенел? — спросил Чуднов, заметив смятение на лице Алексея.
— Да вот думаю, как он мне сказанул: «А работать, молодой человек, надо аккуратней».
— Ну и что?
— Как что! Я же нарушил его расчеты, от проекта отступил, а он вроде бы посоветовал. Просто посоветовал и ушел. Голос даже не повысил…
— Культура, милый мой. Культура, до которой нам с тобой еще ой-ой-ой сколько надо тянуться. Скромный он человек, я слышал, очень скромный. Ведь говорят же: величие и простота живут рядом.
Собираясь уходить, Чуднов крепко пожал руку Алексею:
— Поздравляю еще раз с благополучным исходом этой истории. И верно: впредь будь аккуратней. Уверен, что больше у тебя это не повторится.
«Не повторится, уж это точно! — подумал про себя Алексей, надраивая до блеска станок. — К черту чужую настройку. Сам настрою, сам проверю, а скорость буду держать все равно и покажу Круглову, какой я хлюпик. Сам возьмет свои слова обратно, придет такой момент!..»
Глава седьмая
Как и прошлым вечером, Алексей пришел на остановку за полтора часа до начала смены. Черные в сумраке наступавшей ночи толпы людей при появлении трамвая приходили в движение и штурмовали его со всех сторон. Люди забирались на сцепление между вагонами, лезли даже на крышу. Нет, попасть в вагон или хотя бы примоститься где-либо при всей сноровке не представлялось возможным. И Алексей решил: единственный шанс уехать — это попытаться сесть в трамвай, идущий в кольцо. Здесь, на противоположной стороне улицы, тоже скопился рабочий люд, но не столь густо. И все же пробиться в вагон не удалось. Алексей вонзил свой ботинок среди других ног на заледеневшей подножке. Не показываться же на глаза мастеру Круглову после гудка, тогда и впрямь сгноит. И будет вправе поступить так. Он ухватился покрепче за поручни. Кто-то поздоровее повис сзади, притиснул, а портом отпихнул, продвинулся вперед, и теперь уже Алексей облапил чью-то глыбистую спину, держась за поручни лишь кончиками пальцев. Пальцы коченели на ветру, но отступать было поздно. Трамвай летел вперед, грохотал, потренькивал резко и тревожно. Наконец его мотнуло, завизжали колеса, ход стал медленнее. «Кольцо! — облегченно вздохнул Алексей. — После него — мимо главной остановки, напрямую к заводу!» Но за этой радостной мыслью началось несусветное. Что-то с чудовищной силой садануло Алексея в спину, и сразу сверкнула мысль: «Столбы! Опоры контактной сети!..» А в следующий миг новый саднящий удар. Столбы… Они шли по кольцу. Алексей вжался в спины насколько хватило сил. Следующий столб едва коснулся телогрейки. Алексей приготовился к новому удару, который мог стать последним, окажись столб чуть ближе к рельсам. На счастье Алексея, столб вкопали дальше. Удара не последовало. Не сбило и не сбросило с подножки.
Гул толпы, крики и девичий вопль ворвались в уши и вернули Алексея к жизни после только что промелькнувших жутких мгновений. Никому неведомо было, что испытал он. Штурмовавшие трамвай сплющили Алексея, подняли дружным порывом и водворили на гудящую разноголосо площадку. Неведомо как еще живущие в ту пору шуточки работяг висели в воздухе. «Какой билет, дорогуша? Деньги оставил дома на рояле, а рояль украли!», «Билет?! С полным удовольствием, да мелких нет, а крупные — что они стоят?..»
Алексей соглашался: действительно, даже крупные деньги мало что стоили теперь. Дня получки никто не ждал. Да и какая от него радость, если на полмесячную зарплату всего и купить-то на рынке можно пару буханок хлеба или граммов триста масла, или две-три осьмушки махорки. Вот тебе и вся получка. Да что об этом думать — не ради зарплаты работают теперь люди… И уж совсем ненужными показались Алексею рассуждения о том, что и почем можно теперь купить, когда он вновь вспомнил о трамвайном кольце. «Ладно, что цел остался и невредим, а могло ведь шарахнуть и — крышка». Не просто желание выжить волновало его, а, скорее, животный страх, который он испытал. Но это не имеет никакого отношения к продуманному плану любыми способами сохранить свою жизнь.
Гриша Можаев, например, не скрывал, что пошел на завод только ради того, чтобы выжить. Поработал на станке, а потом в ОТК переметнулся. Контролеру ОТК — пусть это тоже прямое производство — все равно чуть полегче. Могла бы и девушка любая сообразительная заменить Можаева. Правда, цех тяжелый — детали идут самые крупные. Поворочать иной раз их контролеру надо, Но все же… Все же не станком управлять полсуток кряду, без единого выходного дня в году.
Алексей не завидовал Можаеву и другим таким же. Пусть себе ходят в чистеньком, пусть передремлют в ночную смену от трех до пяти. Пусть в столовую пораньше без очереди попадут. Не хотел Алексей такой казавшейся ему легкой жизни. Уж быть в тылу, так соответствовать положению тыловика со всей взваленной на его хребет тяжестью, действительно чувствовать себя незаменимым, раз бронь от призыва держит его здесь.
Впрочем, подобные мысли приходили к Алексею редко, только в тех случаях, когда Гриша Можаев откровенно высказывался об удачном «ходе конем»: либо фронт, либо цех — из двух зол меньшее. И опять же, разве не нужны контролеры? Тут и придирки их при приемке деталей простишь, если подумаешь, что из-за какой-нибудь их, работяжек, неточности летчик погибнуть может или бой не выиграет. Вопрос сложный. Неважно, как они, контролеры, думают, важно — какая польза от них.
А трамвай уже дозванивал свою песню — вот-вот заскрипит он в другом кольце, на заводской площади, замрет на конечной остановке. Толик Зубов вдруг привиделся Алексею. Это и в самом деле был он: блеснул золотой коронкой, расплылся в довольной улыбке на розовом, сытом лице.
— Сорок одна с кисточкой! — поприветствовал он.
Толик нравился Алексею: какой-то независимый, гордый, не сгибающийся под тяжестью изнурительных рабочих смен. Правда, и другие не сгибались, но Толик переносил все с какой-то особой легкостью, словно не эта повседневная жизнь была для него главной, а совсем иная, но тоже постоянная.
Они вместе шли к проходной через пустырь, напрасно изрытый щелями противовоздушной обороны.
Толик вытянул из кармана черный пухлый бумажник, перебрал короткими пальцами какие-то листочки, вновь их запрятал поглубже за пазуху, а бумажник бросил в щель.
— Жизнь смеется и улыбается! — сказал он весело. — Скорей бы смену отшабашить и — домой!
— Еще не начали, — возразил Алексей. — А что дома?
— Что!.. Дом, брат, — не завод. Еще и хитрый рынок, между прочим, на пути. Разговеться можно.
Алексей не понял Толика. Ему почему-то было все равно, о чем он говорит. Алексей думал о своем. Сегодня пятнадцатое ноября — день рождения мамы. Он знал, что мама испекла из каких-то крох муки торт, собиралась сделать картофельную запеканку и чай хотела заварить не морковный, а настоящий, специально припрятанный для этого дня.
Но что поделаешь — на этот раз традиционный домашний праздник пройдет без него. Воспоминания о нем не соединялись с весельем. Шумных, веселых компаний и в прежние, мирные годы в доме не бывало. Просто, как никогда, хотелось посидеть среди своих в уютной комнатушке, полакомиться маминой стряпней. Пожалуй, ни разу не уходил Алексей на завод с таким тяжелым чувством. Не хотелось уходить из дому, и все. Но это состояние постепенно рассеялось, тем более теперь, когда слышался уже гул завода и путь к нему, можно сказать, остался позади. «Лиха беда начало…» В понимании Алексея лихим началом всегда была дорога на завод, остальное шло как бы само по себе. Сейчас самым важным было то, что он — у цели. Алексей не вспоминал больше о трамвайном кольце, которое могло стать для него роковым, и, вероятно, не вспомнил бы никогда потом, если бы не Толик.
