удовлетворение.
У застекленной перегородки с табличкой «Партбюро», «Цехком» Алексей ненадолго остановился и решительно открыл дверь. Грачев был не один. Около старенького, запятнанного чернилами стола курил Соснин, а в дальнем углу комнаты расхаживал, жестикулируя длинными худыми руками, старший технолог цеха Устинов. Все трое повернулись к Алексею, разговор оборвался.
— Привет фронтовой бригаде! — сказал Грачев, как всегда, бодро. — Садись, с чем пожаловал?
— Да вот, — ответил Алексей и протянул заявление.
Грачев быстро пробежал глазами заявление и последнюю фразу прочел вслух: «…В эти дни, когда решается судьба Родины, хочу быть в рядах Всесоюзной Коммунистической партии большевиков, которая ведет советский народ к победе…»
— Которая ведет советский народ к победе, — повторил Грачев и разгладил заявление ладонями. — Ну что же, все правильно. Рекомендации у тебя есть. Обсудим на партийном бюро и вынесем на собрание.
— Правильно! — повторил Соснин. — Алексею давно пора быть в партии.
— А что! Технологии он с тех памятных пор не нарушал, — хитро улыбаясь морщинками у глаз и рта, заговорил Устинов, — можно и принять. Такие коммунисты нам нужны.
— Вот, если вы доверяете Пермякову, послушаем его мнение. — И Соснин обратился к Алексею: — Наш уважаемый старший технолог считает нецелесообразным переводить участок носков под новую крышу.
— Прошу не путать. Я говорю о нецелесообразном переводе сейчас, немедленно, — уточнил Устинов. — Лучше это сделать через месяц, когда будут готовы новые технологические карты по всему потоку.
— И целый месяц за два километра таскать носки на покраску и сборку? — Соснин энергично раздавил окурок в плоской алюминиевой пепельнице и уставился на Устинова.
— А что все-таки скажет товарищ Пермяков? — по-прежнему улыбаясь, спросил Устинов.
— По-моему, если технологи поторопятся с чертежами, — чувствуя правоту Соснина, ответил Алексей, — лучше переводить участок сейчас. При условии, конечно, задела.
— Задел носков приличный, — вступил в разговор Грачев, — и бригадиры, на мой взгляд, правы. Бюро выскажет рекомендацию, думаю, и Хлынов с нами согласится.
— Бригадиры правы! А мне представляется, что один из них руководствуется своими личными соображениями, — хитрая улыбка растеклась теперь уже по всему тонкому и бледному лицу Устинова.
Грачев удивленно приподнял короткие густые брови.
— Ну как же, — пояснил Устинов, — товарищу Пермякову, конечно, хочется работать поближе к своей Настюше…
— Это несерьезно! — оборвал Соснин и, заметив, как густо покраснел Алексей, заслонил его своей спиной.
— Но ведь и я шучу, — отступил Устинов. — Мы упускаем основное, — обратился он к Грачеву, и голос его сделался напряженным, как будто задребезжал. — Я имею в виду вечное противоборство исполнителей и технологов. Вот над чем надо подумать! У нас ведь не шараш-монтаж, а точное, притом военное производство.
— Верно! — согласился Грачев. — Качество нам необходимо. Но и количество — тоже. Давайте сочетать эти два требования. Торопитесь с технологической документацией, а мы будем форсировать перевод участка носков. Только в новых условиях можно успешно решить обе эти задачи. У нас все? — спросил он и поднялся из-за стола. — Тогда идемте работать.
Ехидная шутка Устинова выбила Алексея из колеи. Оказалось, что о его отношениях с Настей известно не только им двоим. Но самое обидное в том, что отношения-то эти не сложились и вряд ли сложатся. Он и Настя по-разному смотрят на жизнь. И не таким представлял себе Алексей в свои неполные девятнадцать лет чувство, которое возникает между людьми, когда они любят друг друга. Напрасно старался он не думать обо всем этом, напрасно убеждал себя, что личные переживания сейчас неуместны, что они — ничто в сравнении с делом, которым заняты теперь все люди…
Бригада сумела в эти дни поднять выработку почти до двухсот тридцати процентов сменной нормы, но токарный ряд все заметнее сдерживал поток деталей, они уже не сверкали сплошной лентой на катках рольганга, а начали поступать по одной, их буквально срывали с катков и, не мешкая, запускали в станки.
— Это не работа! — зло сказал Алексей Косте Маскотину и пошел в бригаду токарей.
Он увидел вращавшиеся с завыванием столы карусельных станков: у каждого из них усердно работали рослые крепкие ребята, под стать Чердынцеву и Гоголеву, и трудно было понять, почему они не справляются с заданием, не держат свое слово.
С другого конца пролета размашисто вышагивал мастер Круглов. Он подходил к каждому станочнику, давал какие-то распоряжения, после чего круглые столы станков замедляли вращение и с пронзительного вихревого свиста переходили на низкий барабанный гул, пока не замирали на месте и не умолкали совсем.
— Зачем вы их останавливаете? — удивленно спросил Алексей, когда Круглов приблизился к нему. — У нас и без того нет деталей.
— Так надо! — грубо ответил Круглов. — Гони сюда и ты своих орлов.
— Опять митинг, а когда работать?
Это был голос Чердынцева. Алексей оглянулся и увидел его залепленное светлой пылью изможденное лицо.
Круглов ничего не объяснял, он ждал, когда соберутся все. Но вот подтянулись последние станочники, и в наступившей тишине послышалась команда:
— За мной! Без разговорчиков! Ослепли — станки стоят?
Рабочие едва поспевали за быстро шагавшим мастером. И вдруг откуда-то из дальних рядов снова послышался голос Чердынцева:
— Все ясно — заместо разнорабочих и распредмастеров разминочку проведем. Давно штамповку не кантовали.
— А ты как думал? — полуобернувшись, спросил Круглов. — Слово давали выработку поднять? Давали. А кто его держать будет?
— Пусть распредмастера держат, — огрызнулся Чердынцев. — У нас своих забот полон рот.
— Зубов у тебя полон рот! — насмешливо бросил Круглов и, услышав за спиной дружный хохот, серьезно пояснил: — Всех разнорабочих подчистую в армию забрали, так что понимать надо.
— А как обязательство? — не унимался Чердынцев.
— Выполним! — твердо ответил Круглов. — Не всякий раз вас отрывать будем. В подмогу распредмастерам девчат примут или пацанов.
— Лучше девчат!
— Да уймись ты, черт беззубый, — урезонил Круглов. — Давай-ка, кавалер, берись. — И он нагнулся к штамповке.
Карман цеха, набитый штамповкой, разгружали вплоть до обеда, и вторую половину смены работали без перебоев. Многим пришлось остаться еще на шесть часов, чтобы выровнять график сдачи деталей.
Прошло не меньше двух недель с тех пор, как Алексей последний раз приходил к Насте, и она серьезно задумалась о причине этого неожиданного разрыва. Ей казалось, она сделала все для того, чтобы Алексей легче перенес смерть матери и не так остро чувствовал невзгоды войны. Настя не могла понять, чего же недостает Алексею, когда он сыт, одет и у него всегда есть все чистое и отглаженное. И есть женщина, готовая разделить с ним все радости и печали, которая любит его. Она никак не могла понять, почему Алексей отказывается от всего этого.
Он сказал, что не хочет жить за счет других. Но ведь это глупо. Она любит Алексея и разве пожалеет что-нибудь для него? Может быть, самолюбие? Так при чем тут она? Ведь и она не имеет ничего своего, а только то, что присылают ей родители. Очень даже хорошо, что отец может помогать им. Он не злоупотребляет, все это ему положено по службе, он только ничего не берет себе; ему просто не надо. Дома
