— Ты так в нем уверен?
В нем? В ней. В Линне Конрад был уверен больше, чем в самом себе. На то, что она не пришла, могло быть только две причины. Первая: недвусмысленный приказ. Вторая: смерть. А если она мертва, пусть такое почти невозможно, то…
— Да.
— А что, если ему помешали?
— Не знаю, кто среди живущих ныне смог бы помешать моему гонцу, — усомнился сквайр, и в эти минуты в нем говорила не одна только гордость влюбленного, а еще и уважение воина.
— Среди живущих, быть может, и никто, а вот среди живших… — напевно произнес эльф.
Конрад распахнул веки, встречаясь взглядом с озерами глаз, в которых бешено плясали золотистые искорки.
— О чем ты?
Остроухий улыбнулся, растягивая губы, словно тетиву своего лука:
— Ты столько лет дышишь смертью, потому твой нюх и притупился. А вот я ясно чувствую, что преграда между мирами совсем недавно была прорвана.
Он говорит об обряде? Конечно, о чем же еще. Но разве затея заговорщиков не пошла прахом?
— Это точно?
— Кто-то вернулся в этот мир из небытия. Кто-то очень могущественный. И способный на все. Даже на то, чтобы перехватить имперского гонца.
Конрад прищурился, вглядываясь в глаза эльфа, а тот и не подумал отворачиваться.
— Ты… Ты видел?!
— Да.
— Что с ней случилось?
— Пока еще ничего. Она жива, если ты это хочешь знать. Но живой пробудет недолго, и тебе придется поторопиться, чтобы добраться до нее раньше смерти.
Дарина, сестра-ключница тарнского аббатства, заметила в себе перемены, лишь когда солнце вплотную подобралось к зениту. Собственно говоря, к этому времени она только-только проснулась, только-только смогла покинуть странно липкие и тягучие объятия мутного сна, пришедшего сразу после раннего завтрака. Сестра-ключница была уже немолода и давно привыкла к бессонным дням и ночам, а тут, поди ж ты, навалилась дремота, да еще такая крепкая, что из нее невозможно было вырваться. Да и не хотелось вырываться, призналась себе Дарина, положа руку на сердце. На сердце, которое..
Монахиня испуганно отдернула ладонь от груди. Нет, быть того не может! Дотронулась снова, прижала пальцы так крепко, как только смогла, но там, где раньше судорожной птахой билось дряхлое сердце, царил мертвенно-тихий покой.
Дарина застыла на месте, не веря собственным ощущениям, а спустя несколько минут поняла, что вообще ничего не чувствует. Пальцы касались груботканого полотна рубашки, но узелки и кончики выбивающихся из основы нитей больше не покалывали тонкую, как пергамент, кожу. Монахиня дотронулась до связки ключей, висящих на веревочном поясе, с которым не расставалась даже во сне. Кованое железо было тут, с ней, но, казалось, больше ничего не весило.
Сестра-ключница сделала неуверенный шаг к двери, потом еще один и еще, отмечая, что хромота и боли, сопровождавшие еще вчера каждое движение, куда-то исчезли, и через весь коридор Дарина прошла легко и быстро, как делала это, будучи совсем юной послушницей, а остановившись на пороге кухни, поняла, что голодна. Поняла, увидев, как ее сестры исступленно шарят по полкам, крынкам, ларям и прочей утвари, где хранилась еда.
Сестра-ключница оттолкнула одну из монахинь, запустила руку в мешок с мукой, зачерпнула целую горсть и засунула чуть слипшийся комок в рот. Вкуса не было. Насыщения тоже не последовало. Больше ничего пригодного для еды поблизости не было, одни только голодные лица женщин, проснувшихся хоть и в разное время, но с одним на всех желанием.
Нет, здесь насытиться не удастся, поняла Дарина и, поглядывая, чтобы никто не пошел за ней следом, бочком протиснулась между ползающими по полу в поисках остатков крупы монахинями, выбралась в коридор и направилась к лестнице, ведущей в подвал. Там, в кладовых, должно кое-что храниться, вспомнила сестра-ключница, ласково поглаживая позвякивающие на поясе ключи.
Она не зажгла свечу или факел, даже не подумала, что они могут понадобиться, потому что прекрасно видела теперь в темноте. Видела прутья решеток, закрывающих кладовые, видела тюки и сундуки, видела…
Потревоженный вторжением воздух подвала донес до монахини аромат, показавшийся божественным, хотя Дарина еще помнила, что раньше он ничем особым ее не восхищал. Аромат человеческого тела, живого и здорового, в глубине которого сердце пульсировало по-настоящему. Сестра-ключница тут же забыла о своих поисках и двинулась вперед. На запах. И если бы кто-то в этот миг вздумал вдруг зажечь свет в длинном коридоре, то увидел бы, что старая монахиня облизывает сухие губы с остервенением, свойственным зверю, но никак не человеку.
Прислушиваясь к шорохам в непроглядной темноте, Иоганн, в тысячный уже раз с того мгновения, как погас факел, подумал, что браться за дело, в коем ничего не смыслишь, — опасно и бессмысленно. Прежде чем решаться дать волю заговорщикам, следовало бы тщательнейшим образом ознакомиться с последствиями обряда воплощения, и главное, с тем, как оный обряд должен проходить. Брат-инквизитор наивно полагал, что вмешательство сквайра нарушило действие чар, а оно, как оказалось, сильно запоздало. Было похоже, что чужая душа вошла в тело послушницы едва ли не в первые минуты завываний нежити. Вошла так быстро и уверенно, словно… Готовилась к этому?
Иоганн покачал головой, впрочем, не столько сомневаясь в своих предположениях, сколько коря себя за непредусмотрительность. Девицу все же следовало убить вместе с остальными злоумышленниками. Хотя если к тому времени в ней уже сидел дух древней колдуньи, возможно, подобная попытка не увенчалась бы успехом. Но тогда они хотя бы узнали все и сразу, и не пришлось бы сейчас сидеть здесь, без света и, что намного хуже, без надежды на спасение.
Вскрыть замок решетки не удалось. Замок был старым, сделанным на совесть, и требовал громоздкого ключа или не менее громоздкой отмычки, а в кладовой не оказалось ровным счетом ничего похожего. Пришлось смириться с обстоятельствами и потратить оставшееся время жизни факела на то, чтобы вывернуть кости из суставов аббатисы. Иоганн хорошо запомнил слова воплощенной Эрхог о том, что Ирен умрет, чтобы тут же ожить, правда, в ином качестве, и позаботился, чтобы восставший мертвец не смог причинить вреда.
Из угла кладовой снова послышался шорох. Это бывшая аббатиса елозила по полу, насколько позволяли почти лишенные подвижности и спеленутые конечности. Путы брат-инквизитор соорудил из ее же ночной сорочки, и теперь Ирен являла собой весьма странное зрелище. Если бы ее можно было видеть, разумеется.
Шорох повторился, но теперь он доносился совсем с другой стороны. Если Иоганн правильно запомнил расположение кладовых, то звуки означали, что кто-то двигался по коридору в сторону узилища инквизитора. И судя по тому, что движение происходило все в той же темноте, человеком приближающееся существо не было. Впрочем, брата-инквизитора, вынужденного совсем недавно присутствовать при перерождении умершей аббатисы, не пугала новая встреча с мертвецами.
Незваный пришелец добрался до решетки кладовой на удивление быстро: Иоганн даже невольно вздрогнул, когда кованые прутья сотряслись от рывков нечеловечески сильных рук. В надежности преграды сомневаться не приходилось, однако все звуки вдруг стихли, чтобы в пронзительной тишине раздался скрежет ключа, вставляемого в замочную скважину. На такой поворот событий инквизитор не рассчитывал, но, сообразив, что происходит, вознес краткую благодарственную молитву Всевышнему, и пожалуй, впервые за долгие годы она прозвучала наиболее искренне.
Мертвец явно справлялся с замком куда менее ловко, чем при жизни, но и теперь ему понадобилось всего лишь четверть минуты. Решетка еле слышно заскрипела, поворачиваясь на петлях, еще тише прозвучали шаги пришельца, но нападение не получилось неожиданным, потому что в это же мгновение под
