атаки не будет. Ночью тоже не пойдут. Значит, к реке выйдут с восходом солнца. Чтобы в тот же день, не теряя людей под огнем русских батарей, форсировать. Все рассчитано».
— Но два пулемета мы вам все же притащили, — как-то обиженно напомнил старшина, словно предупреждая, что может отнести эти пулеметы обратно. — И трахтоматов немецких целую кучу.
Не обращая на него внимания, оберштурмфюрер взглянул на небо. Солнца уже не было. Но темнело медленно. Какой же он сегодня долгий, этот южный вечер.
— Что будем делать, оберштурмфюрер? — тихо спросил Розданов, неслышно приблизившись к Штуберу. Вилли стоял у пулеметного гнезда и рассматривал в бинокль глазеющих в их сторону вермахтовцев. Бинокль этот он конфисковал у пулеметчика, отступившего вместе со старшиной.
— Радоваться жизни.
— Нарадовались. Пора уходить, пока сюда не нагрянули эти принципиальные мерзавцы из контрразведки.
— И нагрянут. Почему бы им не нагрянуть?
— Но если нагрянут, могут поинтересоваться, откуда взялся здесь лейтенант Гуревский.
— И должны поинтересоваться, — попытался отговариваться в том же духе, но вовремя прервал себя: — Не причитать, поручик, не причитать.
— Мы и так… то ли Бог нас хранит, то ли черт.
— Главное, что хранит, — меланхолично ответил Штубер. — Слушайте меня, красноармеец. Немедленно идите к пленному. Смените Лозовского. Подготовьте лейтенанта к переходу к нашим.
— Каким образом? — по-солдатски, в кулак, раскуривал махорочную скрутку Розданов.
— Обо мне ни слова. Ведите переговоры от своего имени. Скажите, что, как только стемнеет, вы поведете его якобы расстреливать. В плавни, под иву, под которой состоялся первый допрос. Если он окажется благоразумным и согласится на наши условия — выстрелите в воздух. Взамен он должен пробраться к нашим, а сделать это здесь не так уж трудно, и передать, что в два ночи к их окопам подползет группа немецких диверсантов, вернувшихся с того берега. Из полка «Бранденбург».
— В два ночи… из полка «Бранденбург»… Понятно. И что?
— Пусть не вздумают «салютовать» нам из всех своих видов оружия.
— Как мы узнаем, что он передал все это?
— Две красные ракеты и одна зеленая. В сторону плавней.
— А если он не поверит?
— Кто, лейтенант? Куда ему деваться? Главное, чтобы не сошел с ума от неожиданно свалившейся на него удачи. «Расстреливать» поведете вместе с Лозовским. Только учтите: на островах красные, там засады.
— Я это заметил. Не исключено, что есть заслоны и на краю плавней.
— Есть. Я наблюдал их передвижение. В случае чего, вы должны будете отвлечь их, вызвать огонь на себя. Жизнь лейтенанта сейчас дороже.
— Спасибо за оценку, барон.
— Я ведь не сказал, что вы обязаны погибнуть, — миролюбиво похлопал его по плечу Штубер. — Отвлечь и уйти. Утром мы все это спишем на недоразумение.
— Две армии провинциальных мерзавцев, — не стал щадить его поручик Розданов. — Теперь я понимаю, почему Господь спровоцировал эту войну. Как бы Он еще отправил на небеса такое несметное множество негодяев?
— Чудная версия. Позволите записать в «святое благовествование от Розданова»?
Поручик не ответил, и несколько мгновений оба всматривались в судный мрак «ничейной земли». Они вели себя так, словно сейчас им нужно было подниматься в последнюю, гибельную атаку.
— Хотя бы этот провинциальный мерзавец сумел дойти. Только боюсь, что сей студень с университетским дипломом и ползать-то толком не умеет. А ведь уходить придется на брюхе.
— Пора, поручик. Темнеет. Начинайте обрабатывать пленного. Только поубедительнее. Через час я устрою небольшой спектакль, после которого велю расстрелять лейтенанта.
— Может, стоило бы вам поговорить с ним, оберштурмфюрер. Как немец с немцем. Как офицер СС и гестапо.
— Как офицер гестапо я поговорю с этим болваном по ту сторону фронта. Ибо он вполне заслуживает такой беседы. Я вас спрашиваю!
— Простите? Ах, да. Имитируете капитана Грошева, этого провинциального мерзавца. Впрочем, он мне нравится. Есть в нем что-то от бесшабашности истинного русского офицера. Правда, с налетом разгильдяйства. Но тоже… истинно русского.
38
Жара постепенно спадала. На тускнеющем небосводе созревали гроздья первых созвездий, и тучи, которые нагонял на них прорвавшийся из предгорий Карпат «верховинский» ветер, напоминали клубы песчаной бури, обрушивающейся на далекие, освещенные небесным светом оазисы. Прохлады этот ветер не принес, но все же уставшие за день бойцы явственно ощущали ее — источаемую рекой, заливом, плавнями. Это была прохлада, крепко настоянная на речном иле, болотной тине и луговых травах.
«Значит, опять к “ним”… — подумал Розданов, вдыхая эти запахи и прислушиваясь к шуршанию еще не успевшего покрыться желтизной камыша, к легкому поскрипыванию подступающего к самым окопам ивняка. — А ведь здесь ты среди своих. В русских окопах. И перед тобой окопы германцев. История словно бы вывернула сама себя наизнанку, представая перед тобой в совершенно ином, каком-то давно забытом отражении. Хотя… для этих “обмоточников” ты “свой” лишь до тех пор, пока кто-нибудь из них не догадается, кто ты такой на самом деле. А догадавшись… с каким удовольствием они поставят тебя к стенке!»
Да, Розданов понимал, что не так-то просто для него стать своим в русских окопах. Если только это вообще возможно. И все же душа его прикипала к этой земле, к траншеям и к Днестру, к родным солдатским гимнастеркам… Душа эта смутными, но все же довольно острыми воспоминаниями отзывалась на милозвучный украинский говор.
Поручик пришел на эту землю, вернулся на нее, будучи уверен, что в нем все еще жива ненависть к красноармейцам как к врагам; что каждый шаг по этим нивам будет отмечен жаждой борьбы, жаждой отмщения.
Но вот они, эти красноармейцы, перед ним: плохо обученные, скверно обмундированные, несытно накормленные и уж совсем нищенски вооруженные. Они зарываются в выжженную степь, устилают могилами берега каждой речушки, пытаясь противостоять невиданным по численности и крепости брони танковым ордам немецкой армии и все еще плохо представляя себе, какая же в действительности силища надвигается на них. Возможно, этот, как и много других боев, они проиграют, но саму войну они проиграть не могут. Где-то там, на немыслимо огромных просторах Российской империи, силы германцев иссякнут. И весь вопрос заключается в том, появится ли к тому времени третья сила — сила новой, некоммунистической России… которая готова будет и сумеет возобладать над подорванными силами коммунистической и фашистской империй.
Проходя по полуобвалившемуся окопу, переступая через ноги уставших от жары и трудов русских солдат, он с тревогой и покаянием думал о том, сколько же крови — родной, русской крови — должно быть пролито, сколько жизней погублено, сколько городов сметено с лица земли, чтобы он, поручик Розданов, наконец почувствовал себя отмщенным! Да и кому он, собственно, мстит? Этим забитым пропагандой, запуганным энкевэдистскими чистками, раскулачиванием и прочими репрессиями сельским мужикам?
«Уж лучше было погибнуть где-то там, в лесу, чем оказаться вражеским лазутчиком в русских окопах, где любой солдат готов умереть, но не пропустить германца на свою землю, — мрачновато размышлял Розданов. И размышления эти были с горьким привкусом спасения, купленного на сребреники Иуды. — Если бы я оказался у красных в такой роли во времена Гражданской войны — это было бы понятно, естественно, продиктовано самими обстоятельствами, самим ходом истории моей страны и моего народа. Но ведь сейчас
