продолжают расти. У некоторых. Хорошо хоть прыгать не умеют.
– Правильно делает, – повторила Серафима. – Тебя слушать… Неизвестно, что ты за человек пока, чтобы тебя слушать… А правда, что ты с навкой гулял? Говорят, у вас любовь…
Серафима захихикала, мне немедленно захотелось столкнуть ее в ров. Но я только сказал:
– Дура ты.
– Ага, дура… А правда, что она тебя тоже? Ну, типа, любит?
– Я же говорю – дура. Ты дура.
– Ага. Говорят, что она тоскует без тебя. Когда ты уходишь, она на стены кидается. Любовь, точно. Чудовище и красавец!
Едва не замахнулся. Честно, еще бы секунду, и влупил бы ей, прямо в лоб, в лобешник..
– Спокойно, спокойно! Это так трогательно, что я не могу просто.
Серафима снова стала стрелять. Пистолеты дергались у нее в руках, кисти слабые, никуда не годится. Но попадала. В упор любая дура попадет.
Патроны закончились, она спрятала пистолеты и достала револьвер. С коротким стволом, черный. Я позавидовал, сам давно хочу себе револьвер, даже у Петра одна рухлядь, а самоделку не хочется.
А у этой есть.
– Говорят, ты и сейчас к ней ходишь…
Бук Револьвер звучал совсем по-другому, серьезнее. И убойнее, мрецов отбрасывало на несколько метров, видимо, Серафима подточила пули.
– Говорят, ты ее выкрасть два раза пытался…
– Такие же дуры, как ты, и говорят.
Я разозлился и направился обратно, к крану. Зря она приперлась, только настроение портит. Бестолковая. Все они тут бестолковые, один другого хуже. Но эта Серафима… И чего она ко мне привязалась?
Мяв. Папа мяучил. Громко. Отрывисто.
– Кошака пора кормить, – усмехнулась Серафима. – Скорее, а то он тебе в ботинки нагадит!
При чем здесь ботинки? Нет, все же дура…
И тут же звук. Протяжный и страшный, как будто со всех сторон, и с неба, и из-под земли.
Я остановился. Оглянулся.
Мрецы замерли. Окоченели, как-то головы наклонили. Тоже, что ли, слушают…
Серафима перестала стрелять. Отбежала от провала. Ко мне поближе.
– Опять смерч, что ли… – перезаряжала револьвер. – Вот привязались… Про дожди из мертвецов слышал?
– Нет.
– А они бывают. Шнырь рассказывал. Один смерч разрывает кладбище, труперы вылезают, а другой их подхватывает. А потом они сыплются. Здорово?
– Здорово.
– А правда, что Петр за твой «Эндфилд» предлагал любую пушку, какая у него есть?
– Не «Эндфилд», а «Энфилд», с одним «д»…
– Это ты с одним «д», раз отказался, – перебила Серафима. – Выбрал бы вместо этого старья нормальную пушку, Петька электромагнитный резак сейчас как раз изобретает, можно труперов валить, как серпом по лебеде. И он с двумя «д» – «Эндфилд», по-английски «Конец поля»!
– Какого еще поля?
– Футбольного, что непонятно. Через все поле бьет, отчего и называется. Изучай английский, кошатник.
– Зачем мне английский?
– Как зачем? Есть пилюльки от дурости, а там инструкции всегда на английском. Вдруг повезет найти?
– Сама ты… С двумя «д»…
Папа уже орал. Звук повторился. Громче, даже глаза заболели.
– Что это?! – Серафима побледнела.
– Конец поля!
Звук. Прямо из-под ног.
– Тряс!! – заорал я. – Лежать!
Быстренько лег на бок, натянул противогаз. Серафима выругалась, упала рядом, тоже противогаз нацепила.
Вой не прекращался. Постепенно к этому вою прибавлялась вибрация, словно в глубине под нами выгибалась гигантская пружина. Заныли зубы и остальные кости, вибрация перешла в толчки, и теперь мы подпрыгивали, стукаясь бронещитками и фильтрами противогазов об асфальт.
Под нами побежали мелкие трещины, вой оборвался, толчки тоже оборвались, и тут же грохнуло уже совсем оглушительно. Серафима что-то орала, я поглядел направо и обнаружил, что обвалился недостроенный дом, кран остался стоять, наклонившись набок, и тут же ударила пыль, плотная и почему-то горячая.
Стало темно и жарко, не знаю почему, наверное, из щелей в земле бил горячий воздух. Тряска прекратилась, я вскочил на ноги.
Ничего не видно, пыль, серая, почти синяя, густая, вокруг. Кран по правую руку, точно.
Серафима поднялась, стала отряхиваться и ругаться, она только сегодня почистила комбез, а тут эта пакость…
Движение. В пыли. Что-то темное. Серафима выругалась еще страшнее. Я вскинул карабин.
Серафима выхватила пистолеты.
Еще движение. И еще.
Из пыли показался мрец. И Серафима тут же пустилась
стрелять. Плохо! Почти все мимо, мрец заметил нас, захромал быстрее.
Серафима заорала, перешла на автоматический огонь и выпустила очередь. Мрец заплясал под пулями, упал.
– Так вот! – крикнула Серафима.
Еще два. Первого завалила, второй шагнул на меня.
Карабин. С пяти метров. Голову оторвало. Мрец осел. И сразу же движуха. Со всех сторон. Отлично.
– Что это?! – замычала Серафима. – Что?! Почему?!
Она задышала быстро и хрипло. Паника. А может, фильтр
давно не меняла. Дура, точно дура. Сейчас-
Слева.
Я заряжал карабин. Винтовку оставил на кране, тащить не хотелось.
Серафима завизжала и стала стрелять. Мимо, мимо, мимо! Патроны кончились, Серафима бросила пистолеты, выхватила другие.
Тряс. Провал завалило. И теперь они здесь.
Серафима стреляла. Плохо, дырявила воздух, косая. Мрецы дергались от пуль и продолжали наступать. Если ускорятся, придется туго, а тут еще эта пыль…
Пистолет замолчал, Серафима лупила из другого, патроны закончились. Мрец кинулся к ней, она завизжала, съежилась и присела, я выстрелил.
Попал.
Серафима задохнулась и содрала противогаз, и тут же втянула жгучую пыль, покраснела, потеряла сознание.
Закинул за спину карабин, забрал у Серафимы пистолеты. Неплохие, с магазинами увеличенной емкости, в каждом по тридцать патронов.
Я отступал к крану. Серафиму тащил за собой, как мешок, за ворот. Стрелял скупо. По коленям. С развороченными коленями они начинают биться, корчиться, мешать друг другу. Пять метров тащу Серафиму, затем стреляю. Не успели еще окружить, повезло. Пять метров, еще пять, еще.
