своей матери, называя ее «ваша Mormor». Та не брала в рот никакого спиртного, за исключением шнапса, который могла пить в неограниченных количествах. Но Свонни слышала только одно — ее бабушка может оказаться чужим человеком, если в письме написана правда.
Прибыли гости. Собрались в гостиной, пили аперитив, курили. В шестидесятые годы люди спокойно садились за руль в нетрезвом виде. Пили шерри, джин с тоником, затягивались крепкими длинными сигаретами, и никто не обращал внимания, что гостиная Свонни наполняется сизым дымом и Карла Ларссона на стене уже не видно.
Свонни обходит гостей, голова кружится, но она, как хорошая хозяйка, говорит со всеми по очереди. Ей трудно не смотреть на мать. Как влюбленный не может отвести взгляд от возлюбленной, Свонни словно очарована ею.
Mormor стоит среди дам и разглагольствует. На каблуках она кажется выше и не столь миниатюрной; она в центре внимания, с ее силой невозможно бороться. Всем хочется услышать ее рассказы, даже профессору морской истории Осе Йоргенсен, сегодняшней почетной гостье. И Mormor рассказывает обо всем, что происходило в мире в годы ее молодости, когда она жила в Хэкни, о волнениях по поводу избрания короля Норвегии, о трагедии с американским дирижаблем, о «Потемкине».
Кто-то уточняет:
— Вы имеете в виду «Броненосец „Потемкин“»?
Многие дамы видели этот фильм, но Mormor, которая даже не слышала о нем, произносит:
— Броненосец? Да, это был корабль. Все произошло жарким летом 1905 года.
Она продолжает рассказывать, но Свонни касается ее рукой и шепотом спрашивает:
— Можно тебя на минутку?
— Именно сейчас?
Свонни говорит, что не может больше ждать. Ей плохо, она задыхается. Она слышала все это — о броненосце «Потемкине», но никого не видит в комнате, никого, кроме матери. На что она надеется? На объяснение? Подтверждение того, что письмо — чепуха, не стоящая внимания? Неизвестно. Она только понимает, что должна выйти с матерью и расспросить ее обо всем.
Почему? Почему нельзя дождаться конца приема? Так думает Mormor и поэтому отвечает раздраженно — дело может подождать, она беседует, рассказывает миссис Йоргенсен про обстрел Одессы. И вгоняет Свонни в краску вопросом:
— У меня нижняя юбка не торчит? Нет? Тогда в чем дело?
Увести Mormor не получается. Свонни уходит на кухню — узнать, смогут ли подавать на стол через десять минут. Все готово, и ей нечего здесь делать. Тут с ней происходит нечто невероятное — с губ срывается ругательство, она наливает шнапс в бокал для шерри, делает большой глоток и швыряет бокал на пол.
Нужно возвращаться в гостиную. Матери не видно, ее вообще нет в комнате. Вероятно, она вышла в холл. Конечно же, смягчилась и отправилась на поиски дочери. Свонни идет к дверям, но тут появляется официантка и сообщает, что стол накрыт. Свонни вынуждена проводить гостей в столовую. Mormor уже там с миссис Йоргенсен, показывает раритетный королевский фарфор из Копенгагена и рассказывает о коллекции какой-то женщины, вышедшей замуж за Эрика Хольста, морского офицера, бывшего кадета с погибшего учебного корабля «Георг Стаге».
Если бы мать оказалась одна, Свонни расспросила бы ее. Сумела бы расспросить. Но когда обед закончился, она впала в ступор и не могла выговорить ни слова. Глоток шнапса и выпивка за обедом оглушили ее, и оставалось единственное желание — поскорее лечь, уснуть, обо всем забыть или надеяться, что, когда она проснется, все пройдет.
Наступил вечер. Торбен где-то проводил время, что редкость для него. Mormor, устроившись на диване, читала «Лавку древностей», но вскоре отправилась к себе, объявив, что день был утомительным. Без сомнения, она хотела посидеть часок в одиночестве и сделать запись в дневнике. У Свонни ужасно разболелась голова. Она даже не взглянула на письмо, которое так и лежало в сумочке. Сумочку она весь день держала при себе. Смотрела на нее и думала о том, что лежит внутри. Словно кто-то сунул туда блевотину или дохлую крысу и рано или поздно ей придется все вычистить.
Задолго до возвращения Торбена она приняла две таблетки аспирина и легла. Они спали в одной спальне, но никогда — в одной постели.
Утром Свонни проснулась часов в пять или даже раньше. И чуть не отправилась наверх к матери, чтобы разбудить ее и сказать: «Прочитай и скажи мне — это правда? Правда? Скажи, что это неправда. Я должна знать».
Но она не сделала этого. По крайней мере, тогда.
6
Когда Свонни заехала к нам рассказать о письме, я случайно оказалась дома. Она появилась в среду, как обычно, даже не стала договариваться о более ранней встрече. Письмо пришло в пятницу, но она заставила себя ждать, потому что «не хотела делать из этого событие». Не показала письмо Торбену и ничего не сказала Mormor. Не позвонила моей маме и не предупредила, что у нее разговор. На самом деле Свонни хотела просто забыть о письме, но не смогла. Да и кто смог бы?
У Свонни, как всегда, была великолепная стрижка. Удивительно, но ее серебристые волосы казались крашеными. Губы с бордовой помадой эффектно выделялись на слегка загоревшем лице. На левой руке сверкало платиновое кольцо с огромным бриллиантом — подарок Торбена. Свонни надела и бриллиантовые серьги, о которых Нэнси Митфорд как-то сказала, что просто они идут увядающему лицу. А я думала, что было бы здорово в таком возрасте выглядеть как Свонни. Я сейчас на десять лет моложе и то так не выгляжу. И это неудивительно.
Она вынула письмо, держа его двумя пальцами, словно щипцами. Жест не показался театральным, это было естественное отвращение. Мама попыталась свести все к шутке:
— Надо же, как ты его.
— Не смейся, Мария, пожалуйста, не надо. Я не вынесу этого.
— Свонни, — спросила мама, — уж не собираешься ли ты поверить этой чепухе?
Свонни беспомощно перевела взгляд на меня, опустила руки и сцепила их, словно иначе они могли опять взлететь вверх.
— Зачем кому-то так говорить, если это неправда? Не может ведь человек взять и придумать.
— Конечно может. Из зависти.
— Этот человек видел вашу фотографию в «Татлере», — добавила я.
— А как он узнал, где я живу? Как смог что-то выяснить обо мне?
— Честное слово, Свон, ты просишь не смеяться, но я сейчас лопну от смеха. Никто, кроме тебя, не поверил бы ни единому слову. На твоем месте я просто сожгла бы письмо.
Свонни ответила очень спокойно, и тогда мы поняли, насколько серьезно она отнеслась к анонимке, как много думала о ней.
— Тебе бы не прислали. Ты похожа на маму.
Тогда моя мама все-таки рассмеялась, но как-то неискренне:
— Тогда надо спросить у нее. Если ты принимаешь все всерьез.
— Я знаю.
— Не пойму — а почему ты до сих пор не спросила? На твоем месте я бы сразу поговорила с ней.
— Мария, ты не на моем месте.
— Хорошо. Извини. Ты должна была поговорить с ней в пятницу, но еще не поздно.
Свонни чуть заметно покачала головой и прошептала:
— Я побоялась.
— Но спросить-то надо. Надо! Если ты и правда беспокоишься.
— А ты как думаешь?
— Тогда, как только вернешься домой, покажи ей письмо. Вот увидишь, эта анонимная скотина, этот
