любила, чтобы кофе или чай обжигали, хотя одна из ее известных историй была о каком-то родственнике, который таким образом прожег себе пищевод.
— Мама, — не успокаивалась Свонни, — ты должна сказать. Это правда?
— Не понимаю, почему это так тебя волнует? Я была плохой матерью? Я не любила тебя больше всех? Разве я не с тобой сейчас? Что случилось, зачем ты копаешься в давно забытом прошлом?
Конечно же, Свонни повторила просьбу, и на этот раз хитрая улыбка скользнула по лицу матери. Такая же улыбка появлялась, если она лгала им в детстве. Дети всегда чувствовали ложь. Вечером, когда она, изысканно одетая, появлялась с отцом: «Ты уходишь?» — «Конечно нет. Зачем мне уходить?» Или когда родители ссорились особенно жестоко, с упреками и оскорблениями: «Ты жалеешь, что вышла за папу?» — «Что за глупости? Конечно нет!»
— Конечно это неправда, lille Свонни.
— Тогда зачем? Я имею в виду — зачем кто-то написал это?
— Я что, господь бог? Или психиатр? Откуда мне знать, что у сумасшедших творится в голове? Скажи спасибо, что хоть кто-то в доме не совсем потерял рассудок и понимает, что грязные, злые письма надо сжигать. Ты должна ценить свою маму за то, что она заботится о тебе.
Аста собралась уходить. Допила кофе, принесла шляпу и направилась к выходу. Она никогда не говорила, куда идет и когда вернется. На этот раз она ходила за открытками, чтобы разослать приглашения на свой «шоколадный вечер».
Оставшись одна, Свонни попыталась убедить себя, что должна поверить матери. Поверить и забыть. В то время о существовании дневников она не знала. Это были просто тетради, которые Аста привезла с собой вместе с фотоальбомами и книгами. Тоже фотоальбомы, подумала Свонни, если вообще обратила внимание. Годы спустя она призналась, что если бы знала, то за время отсутствия матери пролистала бы их. А в тот день, обращаясь к цветам и кофейным чашкам в безлюдной комнате, она громко сказала: «Я должна поверить!»
Аста не вела себя как старая женщина, как пожилая мать. Наоборот, Свонни выступала в роли матери, а Аста казалась ее дочерью-подростком, которую подозревают в ужасном проступке, а девочка и не собирается признаваться. Девочка держит ситуацию в своих руках. А Свонни бессильна что-либо сделать.
Тем вечером, поужинав, они не сразу встали из-за стола. Аста в присутствии Торбена объявила, что должна им кое-что сказать. Возможно, она умирает. И это может произойти довольно скоро. Она подозревает, что у нее рак.
Свонни и Торбен встревожились не на шутку. Организовали обследование, и все анализы Асты оказались отрицательными. Рака у нее не оказалось, так же как и других заболеваний. Возможно, она что-то и подозревала, но, с другой стороны, могла все выдумать, чтобы произвести эффект. Ей нравились драмы. Но в тот вечер она поднялась к себе слишком рано, попросив Свонни зайти через некоторое время, когда она разденется.
Это была крайне необычная просьба. Поднявшись в спальню, Свонни ожидала услышать подробнее о симптомах, которые мать считала неудобным обсуждать при Торбене. Правда, такая щепетильность не в ее характере. Вместо этого Аста сообщила, что утром покривила душой. Но всегда намеревалась рассказать об этом Свонни до своей смерти. Умереть с таким грузом на совести было бы непростительно.
Однако виноватой она не выглядела. Наоборот, казалась весьма довольной собой. Она и не собиралась ложиться, а присела у кровати в своем ярко-синем халате, который подарила ей на Рождество жена дяди Кена. Свонни не могла припомнить, чтобы мать надевала его — настолько он ей не нравился. Глаза Асты походили на пуговицы, обтянутые таким же синим материалом.
— Тебе нужно об этом знать, — сказала она. — Ты не моя дочь. То есть не я родила тебя. Я тебя удочерила, когда тебе было несколько дней.
Смысл сказанного не сразу дошел до Свонни. Так бывает всегда при потрясении. Видимо, поэтому она довольно спокойно спросила:
— Как те люди, о которых ты рассказывала? Та супружеская пара, что ездила в приют в Оденсе? Так это были вы с папой?
— Да, — ответила Аста без колебания.
Даже тогда Свонни сообразила, что этого не могло быть. Не сходится по времени. Аста жила в Лондоне, когда родилась Свонни. Она действительно родилась в Лондоне, так записано в свидетельстве о рождении. А отец в это время находился где-то в Дании. Но ей отчаянно хотелось поверить словам Асты. Тогда хоть Расмуса Вестербю она могла бы считать родным отцом, пусть он никогда и не любил ее.
— Почему ты ничего не рассказала, когда я была маленькой?
Аста пожала плечами:
— Ты была моей дочкой. Я всегда любила тебя как родную. Я забыла, что ты от кого-то другого.
— Far — мой отец?
— У моего мужа достоинств было немного, lille Свонни. Но он никогда бы не изменил жене. Он был не настолько испорчен. Удивительно, что ты так подумала.
Тут Свонни закричала. И прикрыла рот ладонью:
— Удивительно? Удивительно? Ты говоришь такие вещи и удивляешься моим словам?
Аста оставалась абсолютно спокойной и хладнокровной:
— Конечно, я удивляюсь, что ты так разговариваешь с матерью.
— Ты не моя мать. Ты сама только что сказала. Это правда?
Снова тот же странный взгляд, равнодушная улыбка, полупризнание в озорстве. Любой узнал бы Асту по этому описанию.
— Я что, преступница, Свонни? А ты полицейский?
И Свонни, словно маленький ребенок произнесла:
— Он не сделал мне кукольный домик.
— Ты просто большой ребенок. Ладно, подойди и поцелуй меня.
И подставила щеку. Свонни говорила, что в тот момент ей захотелось встряхнуть эту маленькую старушку, схватить за горло и выдавить из нее правду. Но она лишь смиренно поцеловала мать и выбежала в слезах.
Торбен нашел ее в спальне. Свонни все еще рыдала, и он нежно обнял жену. Тогда он решил, что ее слезы вызваны признанием Асты насчет скорой смерти.
Но Аста не умирала. Она прожила еще одиннадцать лет.
7
О тех одиннадцати годах рассказала Свонни, когда мы сблизились с ней после смерти моей мамы. Конечно же, рассказала не все, на такое никто не решится. Но то, что посчитала нужным, открыла.
После размолвки с Астой за кофе и ссоры в ее спальне прошло немало времени, прежде чем Свонни доверилась Торбену. Моя мама была ее поверенной, но ей запретили до поры до времени обсуждать эту ситуацию с Астой. Почему же Свонни держала Торбена в неведении? Все говорили, что их союз оказался удачным, они были неразлучны и преданы друг другу. История его долгого и пылкого ухаживания хорошо известна. Когда находишься в их обществе, можно заметить, как он украдкой поглядывает на нее, а она незаметно отвечает ему полуулыбкой. Дома они разговаривали по-датски, это был их личный язык. Но тем не менее признания Асты долгое время оставались для него тайной.
Моя мама часто видела сестру расстроенной, с темными кругами под глазами от бессонницы. Врач даже выписал ей транквилизаторы. Замечал ли Торбен эти перемены? Или она лгала ему, объясняя свое состояние другими причинами?
После смерти Торбена и Асты Свонни призналась, что ее охватывал ужас при мысли, что может подумать о ней Торбен. Его семья принадлежала к высшему обществу, возможно он был потомком аристократов. Но бояться, что после тридцати лет супружеской жизни муж станет презирать ее за более низкое происхождение? Хуже всего было то, что Свонни не знала, кто она. Хотя и заставила Асту прямо
