И дверь второпях открывать не годится. Тебя могут неправильно понять, подумают, что тебе скучно одной или сидишь как на иголках. Когда прозвенел звонок, Джоан сосчитала до двадцати, а потом неторопливо направилась к входной двери, спокойно открыла ее.
Молодая женщина вошла, с порога протягивая руку:
— Я Сара Кэндлесс. Как поживаете? Спасибо, что согласились встретиться со мной.
Симпатичная рыжеволосая девушка с темно-красной помадой на губах. И какой глубокий траур — черный костюм, черная блуза, черные чулки и туфли, черный плащ на плечах. Носит траур по умершему отцу. Одобрительно оглядев Сару, Джоан повесила в шкаф ее черный блестящий макинтош и провела посетительницу в гостиную.
Джоан не из тех людей, кто торопится перейти к делу. Сначала надо поболтать, обменяться мнениями насчет погоды и состояния дороги от Лондона досюда. Похолодало, отметила Джоан, осень вступает в свои права, день убывает. Так оно и есть, согласилась Сара Кэндлесс. Она ехала по шоссе М25 и по А12, а на подступах к Колчестеру все еще продолжаются дорожные работы.
— Выпьете чашечку чая?
— Я вообще не пью чай, — решительно ответила Сара.
Джоан очень удивилась. Она никогда не встречала человека, который не пьет чай. У Джоан была в запасе маленькая баночка растворимого кофе без кофеина, купленная племянником и припрятанная в кухонном шкафчике.
— Что же вы будете пить? — поинтересовалась Джоан.
— Ничего не надо. Спасибо.
— После такой тяжелой дороги из Лондона, — сокрушалась Джоан.
— Все в порядке. Мне ничего не нужно.
— Столько часов за рулем!
— Вода у вас найдется?
Что она, собственно, имела в виду? Разумеется, в доме есть вода. Всю жизнь, и у родителей, и когда они с мужем обустроились, Джоан жила в доме с центральным водопроводом. Когда она открыла кран и спустила воду, чтобы стала похолодней, то сообразила, что вода бывает и другая, она видела бутылки в супермаркете «Мартлсхэм», но поверить нельзя, чтобы разумный человек стал платить деньги за воду в бутылке. Нет, мисс Кэндлесс просто скромничает.
Она поставила стакан на поднос, вместе с кексами и печеньем. Сама она попьет чай позже. От кекса мисс Кэндлесс отказалась. Джоан знала, что она откажется, едва взглянула на нее. Такие девушки все поголовно страдают от этой напасти — «нервной анорексии». Она читала в газете.
— Полагаю, теперь мы можем поговорить о моем отце.
Слишком деловито. И папка, извлеченная мисс Кэндлесс из черного кейса, выглядела пугающе официально, как и сам кейс, словно к Джоан явилась не родственница, а представительница газовой компании подписывать очередной контракт. Джоан закивала и села очень прямо, сложив руки на коленях и внимательно глядя на девушку.
— Я принесла копию свидетельства о рождении, — Сара предъявила документ. — Отца звали Джеральд-Фрэнсис Кэндлесс.
Джоан уставилась на нее во все глаза. На миг она отвела взгляд и, наверное, плохо поняла. Холодный пот выступил на коже. Неужели ей не послышалось? Теперь она пристально смотрела на полные губы, покрытые блестящей темной помадой, слегка раздвинутые и обнажавшие белые блестящие зубы — такие же белые и блестящие, как фарфоровая тарелка, на которой лежало печенье.
— Прошу прощения, — пробормотала она. — Какое имя вы назвали?
— Джеральд Фрэнсис Кэндлесс.
Красные губы вылепили это имя, зубы слегка прикусили нижнюю губу, произнося первое «р», а затем второе. Нет, она не ошиблась.
— Разве вы никогда о нем не слышали? — спросила Сара. — Он был известным писателем. Автором знаменитых романов.
Это ничего не значило. Чепуха какая-то. Почти беззвучно Джоан произнесла:
— В нашей семье не было никого с таким именем.
— Позвольте, я еще кое-что скажу, миссис Тэйг. Отец родился в 1926 году. Десятого мая. Его родители — Джордж и Кэтлин Кэндлесс. Это все записано здесь, в свидетельстве о рождении. Если вы хотя бы…
Ничего подобного с Джоан в жизни не случалось. Она была до смерти напугана — и сама еще не понимала чем.
— Нет! — вырвалось у нее непроизвольно, в попытке остановить этот поток слов.
— Нет?
— Нет, нет! — Джоан стиснула кулаки. — Нет, говорю вам!
— Что случилось? Что я такого сказала?
Гнев, давно забытый гость. Сколько лет прошло с тех пор, как Джоан пришлось «показать» кому-то, как она это называла, но сейчас она готова была вновь это сделать. Никому не позволено издеваться над старухой. Эта девчонка, бог знает почему, явилась к ней домой, чтобы поиздеваться, чтобы поковыряться в давней ране.
— Вы сами знаете, что вы сказали. Вы знаете, кто такие Джордж и Кэтлин Кэндлесс, — это мои родители. Вы знаете, кто родился десятого мая 1926 года. — Джоан чуть не задохнулась, резкость давалась ей с трудом. Руки тряслись. Но она собралась с духом и «показала»: — А теперь уходите!
Девушка тоже поднялась на ноги:
— Простите, если расстроила вас, миссис Тэйг. Я не хотела.
— Уходите! Уходите, прошу вас!
— Я не понимаю, в чем виновата. Поверьте, я не знаю, что я сделала не так. Что я сказала?
— Дайте взглянуть.
Джоан протянула руку к метрике. Девушка рассталась с документом не без сожаления. На лице гостьи недоумение, рот слегка приоткрыт. Никаких примет жестокости, издевки. Джоан чувствовала, как бешено колотится ее сердце. Ноги подкосились. Это действительно свидетельство о рождении Джеральда, вот его имя, вот имена мамы и папы и адрес того дома на Ватерлоо-роуд, где родилась она сама, а семью годами позже — Джеральд, и дата, десятое мая 1926 года, совпадает с днем его рождения.
— Откуда у вас это? — спросила Джоан.
— Прошу вас, миссис Тэйг, не надо сердиться. Я ничем не хотела вас задеть и не знаю, в чем провинилась. Это метрика моего отца. Она хранилась у матери вместе с другими свидетельствами о рождении.
— Это не вашего отца метрика, — возразила Джоан.
— Простите, мне не хотелось бы с вами спорить, но это его метрика. Его звали Джеральд Кэндлесс, день рождения у него был в мае, в прошлом году, за два месяца до смерти, ему исполнился семьдесят один год.
Теперь Джоан знала, что нужно делать. Заглянуть в жестянку. Давно уже она не заглядывала в нее, с тех самых пор, как осторожно приподняла крышку и уложила поверх всех бумаг свидетельство о смерти Фрэнка. Теперь эта бумага первой бросится ей в глаза, но тут уж ничего не поделаешь. Если она не сумеет доказать этой девице с бледным лицом, красными губами и крашеными рыжими волосами — у них в семье рыжих никогда не было — и с таким же фальшивым трауром, что Джеральд умер, умер давно, целую жизнь назад, ей не знать покоя, так и станет изводить себя и этой ночью, и завтрашним днем, и до бесконечности. Она должна защитить его от этой девчонки, от ее родни, от тех, кто покушается украсть его жизнь и смерть.
— Подождите, — велела она.
Жестянка стояла в столовой. Столовая предназначалась для еды, хранения двух графинчиков с шерри и бренди для медицинских целей, и здесь же казалось правильным сложить документы. В спальне такие вещи не спрячешь, в гостиной — несерьезно как-то. Зато в столовой, где нет мягких удобных кресел и стоит строгий стол красного дерева, редко видевший гостей, где ковер застилал лишь часть пола, и окна, выходившие на север, тускло освещали комнату, — здесь, в этом торжественном сумраке ее сокровища по
