меньшем расстоянии. Но для него это была отточенная годами практика боя кендо и искусства фехтования. Брент сжал кулаки и следил за ногами Коноэ, когда тот приседал и раскачивался из стороны в сторону. С пугающей внезапностью японец бросился на Брента. По-крабьи рванув вперед, занеся ломик, словно меч палача над головой, лейтенант размахнулся со всей силы, стараясь быстро, как учат самураев, убить противника.
Брент отшатнулся назад, и стальной прут со свистом снаряда пронесся рядом с ухом, зловеще блеснув в тусклом свете. Снова покачивание ломика, замах и… правый кулак американца обрушился поверх левого плеча прямо в ухо Коноэ. Кружась и меняя положение, Брент смотрел на врага, который, скривившись в ухмылке, ошеломленно потирал ухо.
— Хорошо, — процедил летчик. — Очень хорошо. — Он поднял ломик и медленно двинулся вперед.
Опять свист артиллерийского снаряда — японец вложил в выпад всю свою силу. Но Брент рискнул и, нырнув под замах, контратаковал. Его огромный кулак влетел в солнечное сплетение Коноэ. Горячий выдох врага ожег Бренту шею. Взмах руки — и удар, принесший острую боль спине: удар такой сильный, что отдался в каждом позвонке, голова дернулась, лязгнули зубы. Но ломик покатился по палубе и с глухим стуком замер у фанерной стенки храма. Толпа закричала и завопила от удовольствия. Противники отскочили друг от друга. Брент тяжело дышал, подавляя боль, разлившуюся огнем по его пояснице. Правда, и Коноэ тоже досталось. Но он рванулся вперед, его руки взметнулись, как у задиры во время потасовки в баре.
Однако боксерского «дуэта» не получилось. Вместо этого Коноэ попробовал задавить Брента сольным градом ударов. Они сыпались слева и справа на плечи и руки американца, и тот отступал. Вдруг Брент нырнул, рванулся влево, но жестокий удар в челюсть настиг его, брызнули кровь и слюна. Боль пронзила тело от шеи до ног. Из носа тоже потекла кровь. Энсин почувствовал себя так, будто у него перед носом на бегу захлопнули дверь и он в нее врезался, в глазах появилась темнота, он почти перестал видеть. Тряхнув несколько раз головой, Брент сбросил пелену с глаз и двинулся вперед всем телом. Слегка присев, пошел на «танцующего» Коноэ, который, тяжело дыша после бурной атаки, отходил назад. Японец раскрылся.
Американец взлетел из полуприседа, как сорвавшаяся со своего места туго сжатая пружина, вложив все свои девяносто пять килограммов в движение левого кулака. Он почувствовал, что его удар достиг цели, услышал, как хрустнул носовой хрящ Коноэ. Его охватила неистовая радость, когда во все стороны хлестнула кровь врага вперемешку со слизью. Японец замер. Брент стремительно отправил правую руку ему под ребра, заставляя Коноэ сложиться пополам. Затем сплетя пальцы в замок-таран, со всей мощи сверху обрушил его на шею врага. Лейтенант повалился, как бычок на бойне.
Брент прыгнул на японца, перевернул его. Но Коноэ не сдавался. Кувыркаясь на глазах у обезумевшей от крови толпы, противники дико молотили друг друга. Брент снова и снова наносил удары, промахиваясь, разбивая костяшки пальцев о палубу, но часть ударов крушила кости и мускулы Коноэ. Брент чувствовал, что ему тоже досталось: кровь лила из носа, во рту было солоно от нее. Но боль не ощущалась, им владело лишь одно желание — уничтожить противника. Из глубины груди вырывались хрипящие звуки. Он рычал. Коноэ тоже зарычал.
Сцепившись, как два диких волка, они докатились до стены усыпальницы. Удар приняла на себя спина японца. Почувствовав внезапную слабость врага, Брент издал победный вопль, оседлал грудь Коноэ и прижал его руки своими коленями к палубе. Он заметил, что что-то блестит возле фанерной стенки. И схватил ломик.
Посмотрев вниз, он не увидел страха в окровавленном и разбитом лице — с поломанным носом, выбитыми зубами, заплывшим глазом, распухшим ртом и разорванным левым ухом. Страшное, непреодолимое желание не просто убить, но и полностью морально уничтожить врага захлестнуло в нем все человеческое. Толпа застыла, вокруг повисло гнетущее молчание, словно все залила тягучая вязкая жидкость.
— Хватит, Брент! Хватит! — услышал он доносящийся будто из глубины ущелья голос Кэтрин.
— Мало, — бросил он, поднимая раздвоенный конец ломика и держа левой рукой горло Коноэ.
— Давай, янки, — просипел Коноэ. — Ты должен.
Брент заколебался. Он вспомнил ту ночь на улочке в Токио, заполненную страхом и ненавистью, когда араб оказался под ним. В нем ожил зверь, наносивший удары, рвавший снова и снова разбитой бутылкой лицо саббаховца. Вытекшие глаза, разорванные нос и рот, клочья кожи… Потом аорта. И эхо далекого голоса Мацухары:
— Брент! Брент Росс! Хватит! Хватит!
Брент выше поднял ломик. Медленно повернул его. Он снова был на токийской улочке. Нет, уже не был. Мацухара и Ацуми. Они бежали через толпу, которая расступалась перед ними, словно волны перед носом «Йонаги».
— Стой! Стой! — Через секунду Мацухара и Ацуми оттащили американца, поставили его на ноги и вырвали из рук ломик.
— Не имеете права, не ваше дело, — кричал Коноэ с лицом, перепачканным кровью, капавшей с подбородка. — Вы отказываете мне в харакири, я заслужил самурайскую смерть.
— Ты ее скоро получишь и насладишься ею! — рявкнул Мацухара. — Но не здесь. — Потом он перевел взгляд на американца. — Оба к адмиралу Фудзите. Немедленно! — И толпе: — Марш по местам! — Толпа начала быстро редеть, как стая собак, которых разгоняют кнутом. — А вы, Кэтрин Судзуки, — в свою каюту.
Брент и Кэтрин под конвоем Мацухары и Ацуми побрели к выходу.
Лейтенант Коноэ провожал американца взглядом, пока тот не исчез в подъемнике.
5
— Вы нужны императору, — рявкнул Фудзита из-за стола, глядя на двух заляпанных кровью офицеров, стоявших перед ним навытяжку. — Вы оба. — Брент напрягся, услышав скрытый комплимент.
— Вы отказываете мне в харакири, адмирал, — сказал Коноэ, разбрасывая вокруг капельки слюны и крови через дыру от выбитых передних зубов.
— Разумеется, вас учили, что есть «время жить и время умирать». Я говорил вам раньше, что сейчас не время умирать, лейтенант Коноэ.
— С вашего разрешения, адмирал, меня также учили, что «воин знает, что, хотя смерть холодна как лед, это — огонь, очищающий тело, и, когда возникают сомнения, воин выбирает смерть».
— Правильно. Нет ничего более почетного, чем смерть в бою. — Костлявые пальцы постукивали по дубовой столешнице. — Но авианосцы, подводные лодки и корабли с тяжелым вооружением рыскают в поисках «Йонаги», лейтенант. — Фудзита перевел глаза на Росса. — Американец мог стать орудием вашей смерти.
— Если так хотят боги, адмирал.
— Извините, сэр. Я вызвал лейтенанта Коноэ…
— Из-за женщины, так ведь? — закричал Фудзита, его голос взвился как жало скорпиона. — Мы ее высадим при первой же возможности, — добавил адмирал, ударяя крошечным кулачком по столу. — Женщин не должно быть на кораблях. Никогда! Никогда! Никогда!
— Сэр, — попытался объяснить Брент, — это было больше, чем женщина…
Коноэ не дал ему договорить.
— Токио… моя семья… Я грыз камни, исходил желчью, я не могу спокойно спать, адмирал.
— Хватит! — с яростью закричал Фудзита, подаваясь вперед. — Вы можете мстить, делать себе харакири, но только когда это разрешу я. Подозреваю, что противник знает наш маршрут, наши координаты. Тот налет с Островов Зеленого Мыса должен был вас научить хоть чему-нибудь. Враг понимает, что мы не можем идти через Индийский океан и Магелланов пролив. В любой момент следует ожидать нового нападения. Сейчас мы, может быть, подходим к зоне патрулирования подводных лодок. — Он посмотрел на офицеров, стоявших перед ним, и обнаружил, что те опустили глаза вниз, словно выпоротые школьники. — Мы должны или сплотиться, или погибнуть. — Глазами, мерцавшими словно черные угольки, адмирал глянул на Коноэ. — Самурайская честь требует, чтобы нанесенные обиды были отомщены. Но если один из вас
