— Готов… — не размыкая губ, крикнул я.
— Соедини свою душу с пулей…
— Моя душа в ее свинцовом сердце…
— Пусть она плавит свинец твоей яростью, болью и унижением…
— Моя боль ужасна…
— Пусть твое сердце будет холодно, как вечный лед… Не дыши, тебе это сейчас не нужно. Ты живешь силой и страстью мести…
— Цакуга-дзен, великий дух, у меня всего три секунды… Одна из них — на полет пули…
— Не думай об этом. Цакуга-дзен жив тысячу лет, а свершает лишь в короткие мгновения… Мне нужен миг, чтобы соединить воина, стрелу и Цель… Я слышу, как бьется твое сердце… Останови его…
— Цакуга-дзен, мне горько. Мы были как братья…
— Месть крепче братства, слаще любви, дольше памяти. Только смерть сильнее мести. Но Цакуга должен знать, что Цель достойна мстителя.
— Я стреляю в свою прожитую жизнь…
— Тогда открой глаза! Цель близка…
Кортеж, перемигиваясь синими фонарями на крышах, подъезжал к воротам.
Наружная охрана разгоняла пешеходов на тротуаре, головной джип на миг задержался перед расходящимися створками ворот. Эскортируемый «мерседес», бликуя на солнце фиолетовыми блиндированными стеклами, сбавил скорость и стал доворачивать к въездному шлюзу.
В крестике прицела бешено крутился черный толстый бублик переднего колеса, я видел, как оно смещается по оси, и Цакуга-дзен, самурайский дух мести, немо прошептал:
— Дай душе волю…
Одна секунда.
Указательный палец, бескостный, мягко упругий, не мой — в нем был дух Цакуга-дзена, плавно нажал крючок.
И толчка выстрела не ощутил.
Еще секунда.
Моя душа — раскаленный кусок свинца — летела над городом, над этим паскудным миром, над моей испакощенной жизнью.
И вдохновенное окаянство ушло из меня.
Прощай, Цакуга-дзен…
Сергей Ордынцев: покушение
Перед поворотом с дороги — на въездной шлюз внутреннего двора — гибкая сцепка эскорта растянулась, водитель нашего «мерседеса» отпустил головной «джип» немного вперед.
Охранник Миша сказал в рацию:
— Эскорт на точке!.. Наружным постам обеспечить коридор… Ворота открыть!
Водитель еще сбросил скорость и стал входить в поворот. Я почему-то взглянул на спидометр — уж больно споро он поворачивал. Оранжевая стрелка уперлась в цифру 40.
— Через полтора часа пресс-конференция в Союзе журналистов, — сказал Серебровский. — Поедешь со мной…
И тут я услышал шлепок. Даже не услышал — почувствовал!
Чпо-о-у-к!
И в тот же миг «мерседес» упал на обод переднего колеса, как конь на колено, — пуля, прошив жирную толстую резину баллона, распустила его в клочья.
Бешеный рывок в сторону, утробный грохот удара днища о бордюр тротуара.
Доли секунд. Но каждая неподвижна, как замерший навсегда стоп-кадр.
Остекленевший взгляд Серебровского.
Прокушенная до крови губа водителя.
Помертвевшее до синевы лицо охранника Миши.
Кроша бетон, в снопе искр от трущего с визгом камень металла — как болид, машина вывалилась с дороги на пешеходную часть.
Водитель, судорожно раскручивающий баранку направо, порскнувшие в разные стороны прохожие.
Пронзительный скрип автоматических тормозов, клинящих остальные колеса, жаркое шипение стирающейся до корда резины — нас несло по асфальту, как громадные бронированные сани.
Тошнотная волна ужаса залила меня — я почему-то ждал, что сейчас грохнет взрыв.
А водитель уже крутил рулевое колесо в другую сторону. «Мерседес» ерзнул и, наклонившись на левый борт, с грохотом и звоном врубился в тумбу фонарного столба.
Оглушительный шлепок и пронзительное шипение вспухших взрывом воздушных мешков безопасности.
Тишина.
А может быть, мы оглохли от удара. Или испуга. Меня бросило на пол между сиденьями. Серебровский с каменным, ничего не выражающим лицом, с закрытыми глазами сидел в углу кабины, судорожно сжимая привязной ремень.
Миша хрипло крикнул из-под воздушной подушки:
— Шеф, вы в порядке?!
Сашка медленно разлепил пересохшие губы:
— С вами, Миша, я как за каменной стеной… Великой, китайской, мать вашу етти!..
Я дернул ручку двери, но Миша уже ожил, задвигался, заорал:
— Из машины не выходить!.. — И завопил в рацию: — Тревога один! Нападение! Прикройте лимузин…
Конвой и сам уже включился. Передний джип стал быстро сдавать назад и закрыл разбитый автомобиль справа, а концевой «форд-экспедишен» влетел на тротуар слева и загородил его со стороны проезжей части. Из машин высыпали ребята с короткими автоматами «узи», окружили «мерседес», ошарашенно оглядываясь по сторонам.
Телохранитель Миша выпрыгнул наружу, что-то кричал своей силовой обслуге, потом растворил заднюю дверь в «мерсе» так, что получился проход в джип шириной в один шажок. Миша встал на подножку джипа и наклонился над лимузином — он перекрывал своей спиной, как крышей, этот шаговый переход из машины в машину. Вот что такое настоящий самопожертвенный героизм!
Мише-телохранителю не повезло — он поздно родился, во время войны вполне мог стать Александром Матросовым.
Я сказал Хитрому Псу:
— Иди! Никто в нас больше стрелять не будет…
А Сашка уже нашел и нацепил снова свое потерянное на один миг лицо.
Поправил очки на переносице, усмехнулся:
— И зачем только я вожу тебя с собой, как талисман? — и полез в джип.
А я вдруг понял, что он не шутит. До этого момента я никак не мог сообразить, какого черта он таскает меня повсюду с собой. Оказывается, все удивительно просто — Хитрый Пес твердо рассчитал, что Коту в моем присутствии убить его гораздо труднее. А убивать меня за компанию с Сашкой не станет ни за что. Господи, какие естественные объяснения существуют для такой сложной материи, как дружеская ностальгия, сентиментальная память о прекрасном общем прошлом!
Ну что же, хорошо! Я согласен. Ведь в моем присутствии вам и Кота будет убить не так-то просто.
Я сказал охраннику:
— Миша, слезай оттуда. Не смеши народ! Дай пройти…
Миша, еще тяжелее дыша, озабоченно ответил:
