В один из выходных я собралась с духом и отправилась в гости к Лариске. Замученная хозяйством подруга, разрываясь на части между делами, гоняла мужа и детей в хвост и гриву. Я посочувствовала бедняге и, вспоминая ее же собственный рассказ про дом, в котором их когда-то поселили, в подробностях пересказала как голубую мечту любой женщины, что-то вроде:
– Представляешь, что было бы, если?
Лариска тоскливо посмотрела на меня, повернулась к плите и вздохнула:
– Если бы у меня был такой дом…
Нет, она действительно ничего не помнила, все мои слабые надежды растворились в небытии.
Решив сделать еще одну попытку подтвердить свою вменяемость, как-то вечером забежала к соседке Надежде, попила у нее чаю с пирогами. Про Ригель та и слыхом не слыхивала, когда я помянула про него, она бросила на меня недоумевающий взгляд и заговорила про виды на огурцы. Никто ничего не помнил, только я одна…
И меня стала разрывать на части другая мысль – как же Элии доберется до меня? Если раньше у него имелся персональный звездолет, который ему построили всем миром ради спасения этого самого мира, то теперь, теперь-то он на чем прилетит? Дура я, дурища! Нет бы упереться, сыграть первый вариант, остановить Пожирателя у Солнца, остаться там… Он бы согласился со мной, наверное… Не мог бы не согласиться. Но все получилось так, как получилось, и некуда было уйти от понимания этого.
Мучительная затяжная весна прошла, настало лето, холодное и промозглое. Тоска заедала меня все сильнее, все яснее становилось, что ждать больше нечего, все произошедшее было сном, и только. Чтобы не рехнуться окончательно, в июле я начала неторопливо записывать все, что помнила, день за днем.
Каждый вечер после работы садилась за компьютер и методично стучала по клавишам. Дни стояли пасмурные, временами я останавливалась, прислушиваясь к тихому стуку дождя за окном, успокаивалась и продолжала терзать память дальше. Слова постепенно отстраняли от меня прошедшие события. Когда я завершила свой монументальный труд, стало казаться, что все это мне действительно приснилось.
Душевная боль стала понемногу отпускать меня, и я окончательно решила считать, что ничего не было, потому что такого не бывает и быть не может. За эти мучительные для меня полгода я, впрочем, так достала парнишку, который работал у меня в отделе, что он сбежал, оставив меня в кабинете одну- одинешеньку. Мне это даже нравилось – по крайней мере, никто не мешал мне оставаться и на работе наедине с собой и своими тягостными раздумьями.
Народ в конторе никак не мог понять, с чего это у меня вдруг испортился характер. По общему мнению, причиной тому послужила одинокая жизнь, и было решено общими усилиями выдать меня замуж, даже привели на смотрины пару кандидатов. Фиг вам, сказала я про себя, все останется на прежних местах, и отшила всех с таким звоном, что от меня быстренько отступились.
Наконец, настал август, я ушла в отпуск. Поехала на Онежское, сняла там полуразвалившуюся избушку и провела в полном одиночестве почти три недели. Каждый день я бродила по тому самому берегу, разыскивая хоть какие-то следы нашего там пребывания. Естественно, кроме грибов, ничего не нашлось, да и не могло найтись. И я окончательно собралась с духом и поставила в конце своей истории очередную жирную точку. Мне все приснилось, все! И Элии, и любовь к нему тоже приснилась! Больше ждать нечего… И я перестала ждать.
Накопившиеся на работе за время моего отсутствия дела навалились на меня всей кучей, и я чувствовала, что вот-вот разорвусь на много-много маленьких начальников отдела, иначе мне никак не успеть справиться. И когда на следующий же день после возвращения из отпуска меня вызвал директор, я отправилась к нему в совершенно озверелом состоянии.
Влетела к нему в кабинет, плюхнулась за стол для посетителей – маленький столик, стоявший перпендикулярно к начальственному. Напротив меня за тем же столиком восседал довольно неприятный тип. Он мне сразу не понравился – прилизанный, аккуратный, сразу видно, что педант и зануда, а я их переношу с большим трудом, вернее, на дух не переношу. В общем, это было бы еще ничего, но его физиономия выражала такую брезгливость и скуку, что меня передернуло.
Директор с утра был в прекрасном настроении, он весело улыбнулся и представил мне этого типа.
– Вот, Евгения Валентиновна, знакомьтесь, ваш новый сотрудник.
Ага! Вместо сбежавшего мальчика хотят подсунуть… Ну, так я устрою ему веселую жизнь!
Мой новый сотрудник высокомерным жестом поправил на носу очки и с кислой миной сделал вид, что улыбается. Я ответила ему тем же.
Директор с милым выражением лица продолжал:
– Думаю, к годовому отчету ты уже введешь Альберта Николаевича в курс дела, вдвоем вы спокойно справитесь.
Ну и имечко! Вычурное, под стать хозяину. Да он просто урод! Губошлеп! И вообще противный…
– Очень приятно, – ядовито улыбнулась я, и он ответил мне тем же.
Я скривилась – деваться было некуда. Да, повседневную работу у меня кое-как получалось тащить в одиночку, но успеть в срок с отчетом мне не под силу, требовался помощник. С этого времени мое настроение стало хронически плохим не только по ночам, но и с утра до вечера.
Как он меня раздражал, этот Альберт Николаевич! Он постоянно вызывал у меня какие-то смутные ассоциации с Элии. Высокий, слегка косолапит – в общем, тот же самый мужской тип. Только Элии иногда едва заметно сутулился, а этот всегда держался прямо, столб ходячий, да и только. Элии был, чего уж греха таить, жизнерадостным балбесом, а этот… редкостная, невыносимая зануда!
Даже чертами лица временами он напоминал мне Элии, и это меня просто бесило. Вот только выражение этого лица ни в какие ворота не лезло, да и все остальное не лучше. Брезгливо опущенные уголки губ, коротко стриженые черные волосы, из-под которых лопухами торчат уши, седая прядь на лбу. И уж совершенно выводила меня из равновесия его идиотская привычка смотреть поверх очков, отвесив нижнюю губу, когда я влетала в кабинет.
Каждый раз, как я опаздывала на работу – а это случалось едва ли не ежедневно, потому что по полночи у меня не получалось уснуть, а утром, естественно, не получалось услышать будильник, – я натыкалась на этого типа в предбаннике конторы, где он курил с мужиками. И каждый раз он опускал голову, смотрел на меня поверх очков, ехидно улыбался и слегка кивал головой в знак приветствия.
Иногда, мельком глянув на него, я размышляла, какие подлые шутки устраивает нам жизнь. Иногда же казалось, что мне просто мерещится это сходство, я постепенно начала забывать лица всех – не только Элии, но и Сереги, и Лильки, и Лори… если они вообще существовали.
Вскоре я этого Альберта Николаича просто возненавидела. Он казался мне неестественным и неживым. Сидит за компьютером и медленно тычет в клавиши, глупо оттопыривая мизинцы. Когда он, разбирая бумажки, рассеянно пошевеливал длинными пальцами, они казались мне паучьими лапами. Но больше всего меня выводил из себя его взгляд, который я все чаще стала ловить на себе. Наклонит голову и смотрит исподлобья, спустив очки на кончик носа. Хоть бы губы подбирал… Урод и губошлеп!
Ближе к концу года мой телефон принялся безостановочно трезвонить, приходилось писать кучу бумаг, мотаться по подразделениям, по командировкам… И каждый раз по возвращении в кабинет меня встречали подозрительные глаза над очками. О чем он там думает, я знать не знала, да и не хотела… И вообще не желала с ним общаться. Здрасьте, будьте добры, Альберт Николаич, сделайте вот то и еще вот это, до свиданья – все, хватит…
В придачу ко всем своим недостаткам и разговаривал он тихим бесцветным голосом без всяких интонаций, как примитивный робот. Не мужик, а какой-то ходячий механизм, с Джошуа и то бывало интереснее болтать.
Наконец настало время годового отчета, который каждый год за сжатый срок его исполнения успевал выпить у меня не меньше ведра крови! Внезапно обнаружилось, что практически все материалы обработаны, почти все таблицы подготовлены, мало того, собрана вся статистика, которую мне обычно приходилось выбивать из наших подразделений не меньше недели – только садись и пиши. Нет, конечно, все равно приходилось засиживаться до позднего вечера, но хоть работать можно было без обычной излишней натуги. Пришлось признать, что от зануд тоже бывает польза, и я немного смягчилась.
Но окончательно мое сердце растаяло на новогодней гулянке. Обычно праздничные попойки на работе бывали весьма сдержанными, но на Новый год народ отрывался по полной программе. И я расслабилась за компанию так, что голова кружилась. Альберт неожиданно притащил гитару, и оказалось, что поет он так
