зеркала кажутся мертвыми. Зрелище для очень крепких нервов… Мне что, давно страшных снов не снилось?
– Так не бывает, – мне стало не по себе от столь тяжкого зрелища. – Разве зеркало может быть таким пустым… и неживым?
– Оно не пустое, – нараспев возразил Расмус, – и оно живое…
– Но оно совсем темное… и ничего не отражает, – настаивала я.
Нашла из-за чего заводиться в страшном сне, чего я, собственно, хочу от кошмара? Песен с плясками?
– Это зеркало спит, – протянул он. – Или с ним происходит нечто другое, чего я не могу описать и понять, поэтому мне проще считать, что оно спит.
Расмус протянул руку и слегка прикоснулся кончиками пальцев к холодной безжизненной поверхности. В глубине зеркал появились беспорядочные отсветы, как у человека, бессмысленно моргающего еще не проснувшимися глазами. Похоже, очень похоже, что они действительно спали… Еще несколько секунд, и зеркала широко распахнули свои глаза. В них отразилось синее небо над зеленой землей.
Белая птица спустилась на землю, она продолжала движение по земле, плавно размахивая крыльями, я не заметила момент, когда оказалось, что у нее четыре ноги. Они начали удлиняться, крылья на очередном взмахе исчезли, и вот уже в следующей плоскости зеркала белая лошадь несется по земле, длинный хвост стелется за ней следом, развевающаяся длинная грива усиливает ощущение ее скорости.
Но вот лошадь становится черной, на очередном изломе стекла начинает уменьшаться в размерах. Теперь по земле мчится черная собака, несется огромными скачками, они становятся все длиннее, наконец, последний прыжок отрывает ее от земли, поднимает в воздух… и в следующем зеркале стремительно мчится уже черная птица. И я начинаю думать, что сейчас, вот-вот вылетев за следующую грань, она снова станет белой, опустится и цикл замкнется, все снова пойдет по кругу…
Но все оказалось намного проще. Птица действительно стала белой, и она вылетела за зеркальный край, вот только ее крылья сухо зашумели над нашими головами… Нет, похоже, кошмар прекратился.
Расмус улыбнулся ей:
– Привет, давно не виделись!
– Скажешь тоже, – свистнуло над ухом. – Шуточки у тебя… Ты кто?
Она что, ко мне обращается? Похоже, именно так.
– Холли, – застенчиво представилась я.
– Холли? – она задумчиво наклонила голову набок. – А что это значит?
Хотела бы я сама знать, что это значит!
– Хм… Это мое имя…
– Расмус, почему она говорит неправду? – длинный клюв возмущенно щелкнул. – Она непохожа на свое имя!
– Ш-ш-ш… Не шуми… Непохожа, да… Ну и что?
– Мне не нравится, когда название не отражает сущности. Ты сам-то понимаешь, что она собой представляет?
– Еще бы.
– А она знает?
– Еще нет, но скоро узнает…
– А, ну тогда ладно, я потерплю… – птица, показалось, потеряла ко мне всякий интерес.
Зато я страстно захотела узнать, с кем имею дело:
– Ты там живешь, в зеркале?
Скептический взгляд с ног до головы и ехидный смешок в ответ. Приснится же такое! Черта с два, я от тебя все равно не отстану:
– А кто ты?
– Какая разница? Разве оттого, что ты узнаешь, как меня называют или как я себя зову, для тебя что- нибудь изменится?
– Наверное…
– Сомневаюсь, – ворчливо буркнула она. – Расмус, она еще не совсем?…
– Да! – сердито рыкнул Расмус. – Поэтому отстань от нее и будь поосторожней. Если ты мне повредишь, я тебе башку откручу!
– Даже так? Цена настолько высока?
– Намного выше! Понял?
– Да что там, – пернатые интонации смягчились, – понял, не дурак, не волнуйся, все в порядке, все олл…
– Заткнись, – велел Расмус разбушевавшемуся болтуну. – Я тебя не за этим позвал.
– Тогда, будь любезен познакомь меня с обстоятельствами. Изменились они с последней встречи?
– Незначительно, – голос Расмуса был сух и недоволен. – Пошли за стол, чаю попьем, что ли… Холли, можешь называть этого деятеля Генри.
– Расмус, – прошептала я, – а он кто? Или что?
– Ты кого видишь перед собой?
– Большого белого попугая…
– Значит, сейчас он попугай…
– Объяснил! – рассердилась я. – А кем он был перед этим?
– А черт его знает, я в орнитологии не силен, – Расмус озадаченно поскреб затылок. – Может, альбатросом?…
– А кто он вообще?
– Холли, дорогая моя! Отстань от меня! Он тот, кого ты видишь в данный момент, и не более того! Все остальное непринципиально!
– Это смотря для кого, – прошипела я сердито. – И как мне тебя понимать?
– А никак, – примиряющим тоном заключил Расмус. – Никак не понимай. Зови его Генри, вне зависимости от того, как он выглядит.
– Это что, – мои глаза собрались погулять снаружи, им стало тесно от соседства с распухшими в натужной умственной деятельности мозгами, – это что, тот самый белый конь?…
– Да, – утомленно вздохнул Расмус, – да. И пошли пить чай, наконец.
И чего я к нему цепляюсь? Как будто мне не снилось непонятных снов… одним больше, одним меньше… так даже интереснее.
Мы устроились в кают-компании. Расмус с одной стороны стола, я напротив, а этот Генри или кто он там был на самом деле, уселся на краю стола между нами. Расмус, видимо, пребывал в глубокой задумчивости, потому что чай стал заваривать общепринятым человеческим способом. Сначала он вытащил из воздуха заварной чайник, банку с заваркой, потом ругнулся, извлек оттуда же большой чайник, поставил его греться. Немного подумав, расставил на столе чашки, небрежно тряхнув кистями рук, заставил появиться на белой скатерти множество вазочек и мисочек со всякими чайными сладостями.
Довольный Генри, отчаянно напоминая обычную курицу, забегал по столу, кудахтая от возбуждения и поглядывая, где что лежит. Обнаружив в одной посудине горсть орехов, он издал удовлетворенный стон, прыгая на одной лапе, приволок за собой миску к своему месту и, разве что не урча, начал вытаскивать орехи по одному и сладострастно их разгрызать. Расмус, не обращая на происходящее ни малейшего внимания, методично занимался чаем. Я молча сидела, наблюдая за обоими.
Ожидание закончилось, Расмус разлил чай. Генри, сидя на столе, аккуратно взял чашку лапой, поднес ее к клюву и начал отчаянно дуть на чай так, что брызги разлетались в разные стороны. Сноб хренов, подумала я, семантика для него важнее правил поведения за столом… Впрочем, пока дождь из чая капал на расстоянии, меня это мало касалось. Выхлебав свою чашку, Генри осторожно поставил ее на стол, взял освободившейся лапой салфетку и церемонно вытер клюв.
И тут я не выдержала, меня прорвало, я бессовестно расхохоталась. Расмус с удовольствием посмотрел на меня. Генри, продувная бестия, с хитрецой в глазах просипел:
– Ну и замечательно, я рад, что ты смеешься. А то бегал тут какой-то синий чулок с выпученными наружу мозгами… Избыток мыслей может только повредить в путешествиях по…
