— У Церкви нет власти в нашей стране. В Америке можно молиться Богу, Перму, Кесусу, кому угодно. Если в Америке какой-нибудь священник захочет помешать тебе молиться или будет заставлять переменить веру, его посадят в тюрьму.
— Это невозможно! — воскликнул Илья.
— Зайди в наш городок, — предложил ему Винсент. — В центре ты увидишь три различные церкви. Одну мы называем методистской, вторую пресвитерианской, а третью — католической. Сам я принадлежу еще к одной Церкви, я квакер. Поскольку я единственный квакер в полку, я молюсь сам по себе, и никто не препятствует мне. Если кто-то станет мешать мне молиться, наш вождь Кин не даст ему этого делать.
Гости Калинки обменялись удивленными взглядами, и, покачав головой, Илья откинулся на спинку стула, бормоча что-то себе под нос. Готорн заметил, что после того, как он упомянул имя полковника, несколько Суздальцев дотронулись до своей левой руки и взволнованно о чем-то заговорили.
— А теперь расскажи об этом Линкольне, — быстро вставил Калинка, — и о войне, которую вы ведете, чтобы освободить черных крестьян.
— Линкольн — это самый великий вождь нашего народа за всю историю, — воодушевленно начал Винсент. — Он был крестьянином, как я и все вы. Люди в моей стране увидели, что он мудр, и назначили его нашим вождем. Сейчас в Америке далеко на юге живут нехорошие люди. Они не верят, что все люди равны. Они отправились в дальние страны, взяли там в плен людей с черной кожей и сделали из них рабов, чтобы те служили им.
— Люди с черной кожей? — изумился Нахатким.
— Да. Они такие же, как вы и я, разница только в том, что Бог дал им черную кожу вместо белой. Южане, — продолжил Готорн, — не собирались прекращать эти злодеяния, и тогда в нашей земле началась великая война. Люди с Юга сказали, что они больше не являются частью Америки и хотят оставить у себя рабов. Но Линкольн ответил, что этому не бывать. Северяне собрали большие армии и отправились на юг, чтобы освободить чернокожих и помешать южанам разрушить нашу страну, Америку.
Готорн сделал паузу в рассказе. Он знал, что некоторые его однополчане оспорили бы такое прямолинейное аболиционистское изложение причин войны, но Винсент свято верил в свою правоту.
— Такие, как ты, люди сражаются ради свободы других, — переспросил молодой русский с жидкой черной бородкой, — хотя самим им рабство не угрожает?
— Рабства быть не должно! — горячо воскликнул Винсент. — Линкольн сказал, что если мы позволим быть рабом одному человеку, то под угрозой окажется свобода всех.
— И ты будешь убивать, чтобы прекратить это зло? — мягко спросил Нахатким.
Готорн обвел взглядом комнату и едва заметно кивнул.
Все сидели молча. Может быть, он сказал слишком много. В полку не было человека, который бы не знал, что сейчас они живут в такой стране, какой могла бы стать Америка, если бы не билась за свою свободу в двух войнах. Весь Тридцать пятый Мэнский полк, и добровольцы, и старослужащие, были бойцами армии, сражавшейся зато, чтобы рабство прекратилось навсегда. Почти каждый вечер в их казармах разгорались нешуточные споры, в которых они обсуждали, как им вести себя в этой ситуации, но все как один возмущались бесправием крестьян, угнетаемых боярами и Церковью.
Никто не произнес ни слова, но Готорн чувствовал, что его речь не оставила Суздальцев равнодушными.
Калинка наклонился к нему и улыбнулся.
— На улице такой чудный вечер, — ласково заметил он. — Незачем молодому человеку вроде тебя страдать здесь в окружении всяких стариканов, тем более что имеется молодая девица, которой не терпится прогуляться с ним.
Винсент понял, что его присутствие стало обременительным, и взглянул на Таню. Он был рад возможности оказаться с ней наедине.
Поднявшись, молодая пара направилась к двери. На пороге Винсент повернулся и в знак уважения отвесил гостям поклон по суздальскому обычаю. Русские заулыбались и закивали в ответ.
Как только за ними захлопнулась дверь, Винсент и Таня посмотрели друг другу в глаза и улыбнулись.
— Ты говорил такие умные вещи, — прошептала девушка.
— Надеюсь, что это не создаст ни для кого неприятностей, — ответил Готорн.
Отрицательно покачав головой, Таня взяла его за руки, и они направились к воротам, выходящим к реке, обмениваясь по пути приветствиями со встречными солдатами, многие из которых бросали завистливые взгляды на спутницу Винсента.
— Пойдем на реку, — предложила Таня, и Винсент охотно согласился.
Выйдя за пределы Форт-Линкольна, они решили прогуляться вдоль речного берега; поля и река были залиты светом от Колеса и лунного серпа. Дойдя до высоких сосен, молодые люди вошли под сень огромных деревьев. Под их ногами хрустели зеленые иголки, густой воздух был наполнен дурманящим запахом хвои.
Они впервые оказались вот так наедине, и Винсент ощутил сердечный трепет. В Мэне такое было бы просто невозможно, и даже после объявления о помолвке пара, гуляющая ночью по лесу, вызвала бы массу кривотолков.
Они замедлили шаг и наконец остановились совсем.
Танина рука обвилась вокруг его талии, и в это же время другой рукой она провела по его лицу и шее.
Их губы соприкоснулись, и они слились в долгом поцелуе.
Они смотрели друг другу в глаза, а их поцелуй все не прекращался, наоборот, становился все более и более страстным. Испугавшись того, что он чувствовал, Винсент попытался отстраниться от девушки, но его руки сами обхватили ее талию и крепче сжали.
Наконец их поцелуй закончился, но Таня продолжала целовать его в щеки и шею, явно не собираясь на этом останавливаться.
— Нам пора обратно, — с трудом ворочая языком, выдавил Винсент.
И снова ее губы нашли его уста, и он испытал страх, чувствуя, что выдержка изменяет ему и что его тело отзывается на Танины ласки. Винсент запрещал себе даже думать об этом, ко желание было непреодолимым.
Титаническим усилием воли он разжал свои объятия.
— Это грех, — прохрипел он. — Нам нельзя делать этого.
Таня залилась тихим смехом.
— Любимый мой, любимый.
— Я тоже люблю тебя, — сказал Винсент, наконец обратив в слова то, что уже несколько недель было в его сердце.
— Если люди любят друг друга, то наш народ не считает это грехом, — шепнула девушка.
— Твой отец… — слабым голосом начал Винсент.
— Он никогда не узнает об этом, а даже если бы и узнал, то все понял бы, — произнесла Таня. — У нас может оказаться так мало времени впереди. Перм простит нам.
Она снова прильнула к нему, и вопрос, который возник у него в связи с только что сказанным ею, моментально вылетел у Винсента из головы. Нежно сжимая друг друга в объятиях, они опустились на траву.
— Все, как я вам говорил, — произнес Калинка после того, как за молодыми людьми закрылась дверь.
— Это не может быть правдой, — отрезал Илья. — Никто никогда не слыхал о таких вещах. Это мир наизнанку: крестьяне, побеждающие знать, Церковь, не имеющая власти, люди, сражающиеся ради освобождения других людей! Нет, такого мира не может быть. Ибо всегда было так, что крестьяне работают, знать жиреет, а Церковь богатеет.
— Но они в своем мире устроили все иначе.
— Он мог солгать нам, — вмешался Василия.
— Мне так не кажется, — заявил Борис.
