– Где моя речь? – без всякого выражения спросила она. По пятам за ней шла еще одна горничная – она держала сережку, которую Миранда забыла надеть. – Вы подготовили ее, не так ли? – На ней был один из классических костюмов от Шанель (воротник-шалька с меховой оторочкой) и ожерелье из необычайно крупного жемчуга.
– Разумеется, – гордо ответила я, – надеюсь, это подойдет.
Я направилась к ней, поскольку она не потрудилась сделать это сама, но, прежде чем я подала ей бумагу, Миранда выхватила ее у меня из рук. Ее глаза забегали по листку, а я даже не сразу заметила, что затаила дыхание.
– Неплохо. Это неплохо. Ничего сногсшибательного, но сойдет. Идемте. – Она повесила на плечо подобранную в тон костюму сумочку от Шанель.
– Простите?
– Я сказала, идемте. Эта дурацкая церемония начнется через пятнадцать минут, и, если повезет, через двадцать нас там уже не будет. Ненавижу подобные мероприятия.
Не было времени размышлять над этими «идемте» и «нас»: само собой разумелось, что я должна была сопровождать ее. Я взглянула на свои кожаные брюки и приталенный пиджак и решила, что, если она не возражает против такой формы одежды (а нет никаких сомнений, что если бы она возражала, то тут же довела бы это до моего сведения), тогда какая мне, собственно, разница. Там наверняка будет много таких, как я, секретарей, заботливо опекающих своих начальниц, и, конечно, никто из них не обратит ни малейшего внимания, во что я одета. «Салон» был именно таким, каким его описала Брижит: обычный обеденный зал с двумя дюжинами круглых столов и небольшой сценой с трибуной. Вместе с другим обслуживающим персоналом я стояла в глубине зала, прислонившись к стене, и смотрела, как президент совета демонстрирует скучнейший, зануднейший видеоклип о том, как мода определяет всю нашу жизнь. Прошло полчаса, к микрофону подходили все новые и новые люди, и не была еще вручена ни одна награда, но армия официантов принялась разносить салаты и бокалы с вином. Я с опаской покосилась на Миранду – на лице у нее было написано крайнее раздражение – и попыталась спрятаться за декоративное деревце. Не знаю уж, сколько я простояла с закрытыми глазами, но мало-помалу шейные мышцы расслабились, голова начала клониться на грудь – и тут я услышала ее голос.
– Ан-дре-а! У меня нет времени на весь этот вздор! – громко прошипела она – достаточно громко, чтобы трещотки за соседним столиком навострили уши. – Меня никто не предупреждал об этом вручении, и я сейчас совсем не в настроении. Я ухожу. – Она развернулась и стремительно направилась к двери.
Я, спотыкаясь, поспешила за ней, но решила воздержаться от того, чтобы схватить ее за плечо.
– Миранда! Миранда! – Она не обращала на меня никакого внимания. – Миранда! А кто же примет награду «Подиума»? – шептала я, пытаясь сохранять спокойствие, но так, чтобы она меня услышала.
Она круто повернулась и уставилась на меня.
– Вы думаете, мне есть до этого дело? Идите и сами ее принимайте. – И не успела я вымолвить слово, как ее и след простыл.
О Боже! Это неправда. Сейчас я проснусь в своей собственной – не шикарной, не королевской – самой обычной кровати и пойму, что весь этот проклятый день – да чего там, весь этот проклятый год – были всего-навсего изощренным ночным кошмаром. Не может быть, чтобы эта женщина и вправду рассчитывала, что я, младший секретарь, взойду сейчас на эту сцену и стану получать награду за заслуги «Подиума» в модной индустрии. Я с надеждой оглядела зал: может, здесь есть еще кто-нибудь из «Подиума»? Никого. Я тяжело опустилась на стул и попыталась привести в порядок мятущиеся мысли. Позвонить Эмили или Брижит, попросить совета? Или просто уйти? Ее, похоже, эта награда не слишком волнует. В трубке раздался гудок (я решила-таки позвонить Брижит – надеялась, что она незамедлительно прибудет сюда и сама получит эту чертову награду), – и тут я услышала: «…с благодарностью отдаем должное американскому „Подиуму“ и той широте и профессионализму, с какими его сотрудники знакомят американскую публику со всем происходящим в мире моды. Давайте же поприветствуем всемирно известного редактора, истинную богиню модной индустрии миз Миранду Пристли!»
Зал взорвался аплодисментами, и сердце мое остановилось. Не было времени думать, проклинать Брижит за то, что она все это допустила, проклинать Миранду за то, что она удрала и свалила получение награды на меня, не было времени проклинать себя за то, что я придавала такое значение этой своей ненавистной работе. Ноги сами несли меня к сцене: левой-правой, левой-правой, три ступеньки вверх, вроде бы пока все в порядке. Если бы я не была до такой степени потрясена, я бы обратила внимание, что бодрые аплодисменты уступили место напряженному молчанию: зал пытался сообразить, кто я такая. Но я ничего не замечала. Напротив, какая-то высшая сила заставила меня улыбнуться, я приняла почетный знак из рук сурового на вид президента и положила награду на трибуну. Только тут я подняла голову и увидела сотни устремленных на меня глаз – любопытных, изучающих, удивленных. Я поняла, что пропала.
Думаю, я стояла так не больше десяти-пятнадцати секунд, но тишина была такой полной, такой подавляющей, что я решила, будто уже умерла. Не было слышно ни звука: не стучали столовые приборы, не звенели бокалы. Никто не спрашивал у соседа, кто это стоит на сцене вместо Миранды Пристли, – они просто смотрели на меня. Бежали секунды, и я была вынуждена заговорить. Я не помнила ни слова из той речи, которую Брижит надиктовала мне час назад, поэтому пришлось справляться своими силами.
– Здравствуйте, – начала я, и собственный голос показался мне ужасно громким. Я не знала, из-за микрофона ли это или оттого, что у меня кровь прилила к голове, но голос дрожал как заячий хвост. – Меня зовут Андреа Сакс, я секретарь… э… я работаю в «Подиуме». К сожалению, Миранда… э… мисс Пристли… вышла на минутку, но я имею честь принять эту награду от ее имени. Ну и конечно, от имени всего «Подиума». Спасибо вам… э… – я никак не могла припомнить ни названия организации, ни имени ее президента, – всем за эту честь. Я знаю, что выражу мнение всех своих коллег, если скажу, что мы очень польщены.
Ну что за идиотка! И вот так я экала и заикалась, пока не заметила, что публика начала хихикать. Оборвав свою речь на полуслове, я спустилась со сцены со всем достоинством, на какое только была способна, и лишь у самого выхода вспомнила, что забыла почетный знак. Какая-то девушка из организаторов догнала меня в вестибюле, где я сгорала от стыда, и подала его мне. Я подождала, пока она уйдет, и попросила одного из уборщиков выбросить знак. Он пожал плечами и сунул его в пакет для мусора.
Ну что за стерва! Я слишком разозлилась и слишком устала, чтобы придумать для нее какое-нибудь более оригинальное ругательство, да и новые способы покончить с ней как-то не приходили в голову. Мобильник заверещал, и, зная, что это она, я отключила звонок и потребовала у женщины-администратора порцию джин-тоника.
– Пожалуйста, пусть кто-нибудь принесет, побыстрее, пожалуйста.
