– Энди, у вас сейчас очень поздно. Будет лучше, если ты пока ляжешь спать, а потом все хорошенько обдумаешь. Я знаю, что ты хотела бы приехать прямо сейчас, ты уж у нас такая, но ты помни, что Лили пока не приходит в сознание. Врач сказал, что у нее очень неплохие шансы и она почти наверняка очнется в ближайшие двое-трое суток, просто ее организму нужно как следует отдохнуть, собраться с силами. Но конечно, врач ничего не может обещать, – мягко добавил папа.
– А если она очнется? Ведь когда люди выходят из комы, у них часто бывают нарушены функции мозга, и даже параличи бывают! Господи, я этого не вынесу!
– Они пока ничего не знают. Говорят, что у нее присутствует коленный рефлекс, – это очень хороший признак, что паралича нет. Но она сильно ударилась головой, и тут трудно что-либо сказать, пока она не придет в сознание. Надо ждать.
Мы поговорили еще несколько минут, потом я повесила трубку и позвонила Алексу на мобильный.
– Привет, это я. Ты ее видел? – без всякого предисловия начала я. Я стала в чем-то походить на Миранду.
– Энди, привет. Так ты знаешь?
– Да, мы сейчас говорили с папой. Видел ты ее?
– Да, я сейчас в больнице. В палату меня не пускают: время позднее, и я не член семьи, но я хочу быть рядом, если вдруг она очнется.
Он казался таким далеким. Отрешенным. Погруженным в собственные мысли.
– Так что там стряслось? Мама сказала, она вроде бы вела машину и врезалась в такси, но я не очень поняла.
– Это ужас какой-то, – вздохнул он; ему явно очень не хотелось первому рассказывать мне эту историю. – Я в общем-то мало что знаю, просто я говорил с тем парнем, который был с ней тогда в машине. Ты помнишь Бенджамина? Она еще с ним встречалась на втором курсе, а потом застала его с какими-то девицами.
– Ну да, он работает в том же здании, что и я, я его иногда вижу. Какого черта они были вместе? Лили его ненавидит, она так и не простила ему тот случай.
– Я знаю, я тоже так думал, но, похоже, они встречались, ну и в ту ночь были вместе. Он говорит, они ездили послушать группу «Фиш» [23] в «Колизее Нассау» и как раз возвращались с Лонг-Айленда. Видимо, он перебрал с травкой и решил, что не может вести машину, тогда вызвалась Лили. До города они добрались нормально, а потом Лили проскочила на красный и свернула не там, вырулила прямо на встречную. Они врезались в такси водительской стороной, ну и, в общем, сама понимаешь… – Голос его звучал сдавленно, словно он сдерживал рыдания, и я вдруг поняла, что все очень, очень плохо.
Последние полчаса я только и делала, что задавала вопросы – маме, папе, теперь вот Алексу, – но я все не решалась спросить саму себя: почему Лили поехала на красный, почему она повела машину против встречного потока? Не было нужды спрашивать: Алекс, как всегда, знал, о чем я думаю.
– Энди, у нее уровень алкоголя в крови был чуть ли не вдвое выше предельно допустимой нормы. – Он постарался выговорить это четко, чтобы не пришлось повторять дважды.
– О Господи!…
– Если… то есть когда она очнется, и если даже с ней самой все будет в порядке, ее ждут большие неприятности. У таксиста, к счастью, всего несколько синяков и ссадин, да и Бен отделался переломом бедра. Надо ждать, что будет с Лили. Когда ты приезжаешь?
– Что? – Мне все еще не удавалось уяснить себе, что Лили встречалась с парнем, которого, как я думала, она ненавидит, что она была с ним и выпивала с ним, и кончилось все это тем, что теперь она в коме.
– Я спрашиваю, когда ты приезжаешь? – Я молчала, а он продолжал: – Ты ведь собираешься приехать? Твоя лучшая подруга попала в больницу, ты же не можешь спокойно взять и остаться во Франции?
– Чего ты добиваешься, Алекс? Уж не хочешь ли ты сказать, что это моя вина, раз меня не было рядом с ней? Что из-за меня, из-за того, что я сейчас в Париже, она оказалась на больничной койке? Что, если бы я знала, что она снова встречается с этим Бенджи, ничего бы не случилось? Ты это хочешь сказать? – Я сорвалась на крик, все потрясения сегодняшней ночи разом поднялись в душе и искали выхода.
– Ничего такого я не говорил. Ты сама это придумала. Я просто считал, что ты захочешь приехать к ней как можно скорее. Я не собираюсь читать тебе мораль, Энди, и ты это знаешь. А я знаю, что сейчас в Париже глубокая ночь и что в ближайшие несколько часов ты все равно ничего не сможешь сделать, поэтому лучше поспи, а когда решишь, каким рейсом вылетаешь, позвони мне. Я тебя встречу в аэропорту, и мы сразу поедем в больницу.
– Хорошо. Спасибо за то, что ты сейчас рядом с ней, я тебе очень благодарна, и Лили, конечно, тоже чувствует твою заботу. Когда решу, что мне делать, позвоню.
– Ладно, Энди. Я скучаю по тебе. И не сомневаюсь, что ты примешь правильное решение.
И не успела я возмутиться этой последней фразой, как в трубке послышались частые гудки.
Приму правильное решение? Правильное? Какое еще, к черту, правильное? Меня бесила мысль, что он ожидает, что я сейчас вскочу в самолет и помчусь домой – точь-в-точь по его указке. Бесил его снисходительный, назидательный тон – будто я была девчонкой-второклассницей, и он отчитывал меня за болтовню на уроке. Бесило, что он сейчас рядом с Лили, хотя она моя подруга; бесило, что, не будь его, родителям не удалось бы со мной связаться и что сейчас он снова выступает в своей излюбленной роли добродела и проповедника. Где те времена, когда его поддержка значила для меня так много и я не сомневалась, что, каковы бы ни были ожидающие нас трудности, вместе мы все преодолеем? Что с нами случилось?
У меня не было ни желания, ни сил доказывать ему, что, если я завтра вернусь домой, меня непременно уволят – а значит, весь год моего рабства окажется совершенно напрасным. Я боролась с ужасной, кощунственной мыслью: окажусь я сейчас рядом с Лили или нет, для нее это не будет иметь никакого значения – она ведь все равно не видит и не чувствует. Мысли у меня путались. Предположим, я останусь, помогу с банкетом, а потом попытаюсь объяснить Миранде, что случилось, упрошу, чтобы она меня не
