иди.
Она подала мне бряцающую цепочкой слишком блестящую сумочку от «Юдит Либер» и встала у двери.
– Повеселись там как следует!
Машина уже подъехала, и Джон, который сегодня смотрелся особенно дико, присвистнул, когда водитель открыл мне дверцу.
– Дай им там как следует, красавица, – крикнул он мне вслед, усиленно подмигивая, – похоже, допоздна не увидимся!
Он понятия не имел, куда я еду, но уже и то утешало, что он не сомневался, что я вообще вернусь. Может, все не так страшно, думала я, усаживаясь на мягкое заднее сиденье лимузина. Но тут мне пришлось приподнять платье, ноги коснулись ледяной кожаной обивки, и по всему телу прошла дрожь. Нет, скорей уж все будет так паршиво, как ожидалось с самого начала.
Водитель выскочил из машины и побежал открывать мне дверь, но я вышла раньше, чем он успел это сделать. Я уже однажды бывала в Метрополитен-музее – с мамой и Джил мы тогда смотались на денек в Нью-Йорк «посмотреть достопримечательности». Не помню, что за экспонаты мы тогда видели, помню только бесконечную белую лестницу при входе, чувство, что на нее придется взбираться вечно, и то, как болели мои ноги в новых туфлях, когда мы все-таки добрались до верха.
Лестница была там же, где я видела ее в воспоминаниях, но в сумерках выглядела по-другому. Я привыкла к унылым и коротким зимним дням, и мне было странно, что уже половина седьмого, а небо только-только начинало темнеть. Этим вечером лестница выглядела по-королевски – нечасто такое увидишь. Она была красивее лестницы на площади Испании в Риме, красивее той, что ведет ко входу в библиотеку Колумбийского университета, красивее даже дух захватывающего подъема к Капитолию. Только взобравшись на десятую ступеньку этого белого великолепия, я поняла, сколько огорчений могут доставить такие вот шедевры. В чьем воспаленном воображении могла родиться мысль заставить женщину в узком платье до пола и в туфлях на шпильках карабкаться на эту Голгофу? Поскольку я не могла как следует возненавидеть архитектора – или даже тех, кто поручил ему эту работу, – я переложила всю тяжесть их ответственности на Миранду, которая в последнее время выступала в роли явной либо неявной виновницы всех моих несчастий.
До верха было, похоже, не меньше мили, и я мысленно унеслась в те далекие дни, когда у меня еще было время ходить в спортзал и крутить педали велотренажера. Инструкторша, смахивавшая на активистку гитлерюгенда, сидела на собственном миниатюрном велосипеде и выкрикивала команды отлично поставленным армейским стаккато: «Крутите, крутите, дышите, дышите! Ну же, возьмите эту высоту! Вы уже почти на вершине, не сбавляйте темпа! Сражайтесь не на жизнь, а на смерть!» Я закрыла глаза и представила, что бешено кручу педали, наезжаю на инструкторшу, но двигаюсь все-таки вверх, все время вверх. Ох, только бы не эта дикая боль во всей ступне – от мизинца до пятки. Еще десять ступенек, всего-то десять, Господи, неужели ноги у меня мокрые от крови? Неужели я так и явлюсь перед Мирандой – в потном платье от Оскара де ла Ренты и с окровавленными ногами? Пожалуйста, ведь я уже почти добралась, и вот я, – добралась! Конец. Вот так, наверное, чувствует себя спортсмен-легкоатлет, впервые становясь чемпионом мира. Я с наслаждением перевела дух, запретила себе даже думать о победной сигарете и поправила свой непритязательный макияж. Время быть леди.
Охранник открыл передо мной дверь, слегка поклонился и улыбнулся. Может, он подумал, что я одна из приглашенных?
– Добрый вечер, мисс. Вы, вероятно, Андреа. Илана попросила вас присесть вон там, она сейчас подойдет. – Он отвернулся и негромко произнес что-то в закрепленный на рукаве микрофон, а услышав ответ, закивал: – Да, вон там, мисс. Она сейчас будет.
Я оглядела огромный холл, но прихорашиваться и рассиживаться мне не хотелось. Да и когда еще у меня будет шанс побывать в Метрополитен-музее вот так – совершенно одной. Кассы были пусты, в залах темно, от чувства причастности к мировой истории и культуре захватывало дух, а от тишины шумело в ушах.
Пятнадцать минут я бродила по залам, старясь не уходить слишком далеко от бдительного агента охраны; заурядной наружности девушка в длинном темно-синем платье пересекла фойе и направилась ко мне. Меня поразило, что девушка на такой работе (организатор немузейных публичных мероприятий) может одеваться так скромно, и я почувствовала себя не в своей тарелке – словно провинциалка, вырядившаяся для светской тусовки в большом городе. И как это ни смешно и ни грустно, именно ею я и была. Илане же, напротив, и в голову не приходило сменить рабочую одежду на что-нибудь более эффектное, и, как я узнала позже, она этого никогда не делала.
«Да зачем? – смеялась она. – Ведь люди приходят сюда не на меня смотреть». Ее чистые русые волосы были уложены аккуратно, но без всяких изысков, а коричневые туфли-лодочки уже давно вышли из моды. Но голубые глаза Иланы так и светились добротой, и я сразу поняла, что она мне понравится.
– Вы, наверное, Илана, – сказала я, чувствуя, что в данной ситуации я в некотором роде старшая и должна взять инициативу в свои руки, – а меня зовут Андреа. Я секретарь Миранды и помогу вам чем смогу.
На ее лице отразилось такое облегчение, что мне стало интересно, что наговорила ей Миранда. Это могло быть все, что угодно, но я решила, что не обошлось без язвительных замечаний по поводу «серости экстерьера». Я содрогнулась, представив, как Миранда могла запугать ее, и искренне надеялась, что Илана не расплачется тут же, передо мной. Но вместо этого она простодушно взглянула на меня, придвинулась поближе и объявила, даже не слишком понизив голос:
– Ваша хозяйка настоящая стерва.
В первый момент я от неожиданности даже не нашлась что сказать.
– Ну да, она такая, – наконец подтвердила я, и мы обе покатились со смеху. – Давайте я буду что-нибудь делать. Миранда непременно узнает, что я уже здесь, так что мне нужно выглядеть занятой.
– Идем, я покажу тебе стол, – сказала она, направляясь по темному коридору в сторону экспозиции египетских древностей, – он потрясающий.
Мы вошли в небольшой зал размером приблизительно с теннисный корт, посередине которого стоял квадратный стол на двадцать четыре места. Да, это было достойно Роберта Айзабелла, устроителя великосветских приемов, мастера-виртуоза, который всегда исполнял свою партию безупречно, следуя моде, но не потакая ей, не избегая роскоши, но без показного блеска, был неизменно оригинальным, но не допускал излишней вычурности. Миранда настояла, чтобы всем занимался Роберт («Он вечно ноет, все ему, видите ли, не так, но лучше его никого нет»), а я видела его работу, когда шла подготовка к празднованию
