Никому из атрапанов, даже вечному Сийбэрэ, боги не сохранили жизнь. А между тем надо было принести жертву. Молодой данван, в азарте погони влетевший на берег через брод, был сбит камнями с коня в кустах и оказался в руках анласов.
Роль атрапана взял на себя Ротбирт. Никто не возражал — все анласы дети богов, и, если не осталось тех, кто посвятил разговору с богами всю свою жизнь, то ничем не хуже любой из людей. И мальчишка выбрал подходящее копьё и велел всё приготовить.
Данвана со связанными за спиной руками поставили на свежесрубленную колоду и захлестнули на шее петлю. Вадим встал рядом, уперев в колоду ногу. Ротбирт, держа в руке копьё, неспешно пошёл к месту казни.
Данван скривил губы, зелёные глаза сузились. Потом он выпрямился, как струна, что-то выкрикнул ненавидяще — но Вадим уже вышиб колоду, а Ротбирт с коротким: 'Дьяус!' — точным ударом пронзил копьём сердце врага секундой раньше, чем петля сдавила его горло. Тело закачалось, не дёрнувшись, а Ротбирт шагнул назад, поднимая копьё вверх.
— Идти назад лесами — погибнем все, — сказал он. — Вдоль берега пойдём.
— Там пустыня…
— Воды нет…
— Скоро зима, с моря пойдёт ледяной ветер…
— Мы там все погибнем…
Молча и тяжело Ротбирт смотрел на сородичей, опираясь на копьё. Верхняя губа его приподнялась. И под совсем не юным, тяжёлым взором люди стали умолкать, опускать головы. Когда же умолкли все и настала полная тишина, то вновь послышался голос мальчишки:
— Там, — он указал за реку, — рабство. Там, — он указал в море, — смерть. Я выбираю смерть. Вы — что хотите!
Утром отряд латников, взглядами провожая уходящую в прибрежные холмы цепочку людей, долго стоял на опушке. Наконец сотник сплюнул и сказал:
— Назад. Едем! — ожёг плетью коня и поскакал первым. На заваленном трупами поле ещё было что взять, опаздывать он не хотел и добавил для успокоения: — Всё равно сдохнут!
К северу от залива Хурагэн и почти до самых истоков реки, которую анласы назвали Палитас, на протяжении многих и многих дней пути лежит полоса песчаных дюн шириной в несколько миль. За дюнами тянутся жуткие болота — непроходимый ад. Воды и зверей там нет. Почти не ловится у побережья рыба — слишком велика солёность, а значит нечего делать там и морским птицам…
…Это произошло к исходу третьей недели пути. Воды не было совсем уже третьи сутки, пищи — четверо суток. Дувший с моря ледяной ветер со снегом улёгся, и дюны перестали 'петь'. Из туч проглянуло бледное здешнее солнце, освещая цепочку людей — еле тащащихся по дюнам, растянувшихся на милю.
К этому времени в живых оставалось едва сто человек. Почти все старики, две трети женщин, три четверти детей погибли от слабости, жажды, голода, сошли с ума, замёрзли, утонули в болоте, пытаясь охотиться… Если кто-то вообще оставался в живых, то лишь благодаря несгибаемой воле к жизни и взаимовырчке. Женщины, сами похожие на скелеты, обтянутые кожей, несли своих и чужих детей. Падающие от усталости подростки сутками рыскали по дюнам, охотясь на скудную живность, которую несли тем, кто слабее. Матери отдавали детям последние кусочки, чтобы получить их на следующий день из рук детей. Старики — крепкие, как кость — морили себя голодом, поддерживая на ногах мужчин, пытавшихся охотиться. Мужчины убили уцелевших коней — и Вадим рыдал, как ребёнок, уронив голову на колени Эрны, когда забивали его Вихря…
Об этом походе ещё будут петь. О том, как шли, шатаясь и падая, сползая по дюнам снова и снова — и снова, снова на них карабкаясь. Но тогда про это никто не думал…
… - Вадомайр, — каркнул Ротбирт. Он стоял на дюне — почти лежал, точнее, на воткнутой в песок пике. Вадим положил на песок Эрну, на четвереньках вскарабкался на дюну, упёр в песок щит и тоже поднялся в рост — мучительным рывком. — Смотри, брат, — хрипел Ротбирт, сплёвывая комки сухой слюны пополам с песком, — смотри…
Впереди, в полудне пути, виднелась полоска зелени. Дюны кончались.
Вадим засмеялся — закаркал, залаял, обернулся и махнул рукой. Поднимавшийся следом мальчишка — лицо в тёмных пятнах обморожения, босые ноги почернели и стёрты в кровь о песок, глаза полузакрыты — непонимающе смотрел на Вадима. Но тут до него, кажется, что-то дошло, и он закричал — откуда взялись силы:
— Тамс деревья! Мама, деревья! — он кричал и плакал, потому что его мама осталась лежать в
