Мальчишка сморщился, хлопнул себя по лбу совершенно обычным жестом. Что-то пробормотал вполголоса, повторил жест Вадима и сказал:
— Сабо Эрд. Славас карт — Мир, — он вздохнул тяжело и, чуть покачивая головой, печально закончил: — Тамас бьюл динам. Тамас гурта нас дама. Тамас ленг балам анлас, славас… — потом ткнул себя в грудь и добавил: — Мейс эмменс Ротбирт. Ротбирт.
— Вадим, — показал на себя Вадим. — Ты Ротбирт, я Вадим.
— Вайдомайр? — неожиданно улыбнулся Ротбирт. — Сабо нас эмменс — Вайдомайр… — и вдруг выдал: — Даварисщ… Рашия хороший… Побидам…
— Погоди! — Вадим, забыв про меч, рванулся вперед: — Погоди, откуда ты это знаешь?! Ты…
Он схватил Ротбирта за плечи, и тот вдруг скрипнул зубами и прохрипел чужим голосом:
— Ис швайрас, Вайдомайр… ис ле… срвас…
И потерял сознание на руках Вадима, который только и смог озадаченно сказать:
— Ни финты себе…
О чём во все времена говорили, говорят и будут говорить между собой мальчишки?
О девчонках, об оружии. О том, что необходимо и вполне возможно завоевать весь мир… Вот только как быть, если твоё новый знакомый, может, и не прочь поговорить обо всём этом, как и ты — да только знает на твоём языке два десятка невесть как попавших к нему на язык исковерканных донельзя слов — а ты его языка и вовсе не понимаешь? Да ещё если учесть, что левое плечо у парня разрублено и рана выглядит очень нехорошо?
Скатку Вадим у Ротбирта забрал, и тот отдал без разговоров, только с извиняющейся улыбкой. А вот с оружием — хоть с чем-то — отказался расстаться наотрез. И первым же вечером Вадим увидел, что утром мальчишка встать уже не сможет, хотя весь день кое-как шёл, опираясь на лук, не жаловался и даже что-то напевал.
Невозможность хоть как-то объясниться просто разрывала Вадима изнутри. Временами ему казалось — лопну. Вопросов было столько, что они почти физически забивали горло и заставляли закипать мозг. Кажется, Ротбирт это видел, потому что посматривал на Вадима извиняющимся взглядом и то и дело начинал что-то говорить, вставляя русские слова, потом — махал здоровой рукой и вздыхал. В котомке у него было вяленое мясо, похожее на куски скрюченного ремня, плоские твёрдые лепёшки, почти безвкусные, и, хотя еды было немного, он делился с Вадимом совершенно спокойно, без вопросов и сомнений.
Тем вечером Вадим решительно полез осматривать рану нового знакомца. Зрелище было противным и жутким, Вадима даже замутило — одно дело про такие вещи читать, а другое… вот оно, последствие ранения оружием романтического века. Мышца была прорублена до кости, рана сочилась кровью и гноем. И лоб Ротбирта, к которому прикоснулся Вадим, был ужасно горячим.
— Чистить надо, надо что-то делать, понимаешь? — Вадим пожестикулировал. Они сидели возле хилого костерка на берегу реки (хорошо, что в здешних степях с водой проблем нет, похоже…). — Гниёт. Заражение начнётся, сдохнешь.
В ответах Ротбирта сквозили знакомые слова, Вадиму казалось, что можно — вот-вот! — ухватить какой-то хвостик и речь станет понятной… но увы. Хвостик ускользал. Однако за день Ротбирт наговорил много-много слов — и…
— Арэма… — Вадим показал на руку новенького. Светлые брови того качнулись смешно и удивлёно, он даже рот приоткрыл. — Вранас… — мальчишка провёл над раной. — Бхал… — и показал, как умирает.
Ротбирт разразился потоком слов, потом скривился и кивнул. Вздохнул.
Вадим просто сходил к реке за водой — туда, где пробивался над берегом ледяной ручеёк. Забрал у Ротибирта 'оборотень' — новый знакомец очаровался ножом и играл со складником с начала привала. И сказал:
— Надо лечить… лечить…
…Охххх. Знай Вадим, как это — он бы сто раз подумал. Казалось, что самому легче терпеть, чем такое делать. Да и не знал Вадим, зачем вообще взялся за это 'лечение'. Может быть, потому что временами ему казалось — в этом мире людей-то всего: он да этот пацан? И Вадим в душе боялся снова остаться один.
А что можно было сделать? Вскрыть все гнойники прокалённым ножом и лить в рану холодную чистую воду… По рукам Вадима текли гной и кровь, он временами готов был хлопнуться в обморок. А Ротбирт лежал, откинувшись на свою скатку, и напевал:
— Йаста ратэст — Ардхас радйати, Рати балам… — и так снова и снова, ровным, даже весёлым голосом.
Но лицо из загорелого стало цвета прокисшей простокваши и покрылось крупным горохом пота. Когда Вадим закончил бинтовать кровоточащую свежей, чистой кровью рану, Ротбирт жадно напился и тут же уснул — как камешек в воду булькнул.
Вадим укрыл его плащом из скатки (багряным, с золотым выцветшим орнаментом в виде ломаных свастик и каких-то стеблей и цветов, тяжёлым), сходил помыться, сам напился и понял, что его шатает. Да так, что еле дотащился обратно до их нехитрого лагеря. Улёгся опять головой на куртку, сунул руки в карманы джинсов. Сумасшедшее небо закрутилось перед лицом, потом вспыхнуло, расплылось, посыпалось ровными кусочками паззла с лицом Олега — Вадим пытался подхватить падающие кусочки, собрать паззл обратно, но кусочки сыпались с сухим шорохом между пальцев, превращались в пыль с запахом степи, она сеялась вокруг, мешая дышать… а табун мчался и мчался мимо — рыжие гривы, закинутые головы, закаченные глаза… Всплыли картины боёв на широких пыльных равнинах, а потом в небо взошла какая-то странная, нездешняя и неземная тоже луна.
Сплю, понял Вадим. И продолжал собирать кусочки паззла. Подожди, Олег… я сейчас — подожди…
Интерлюдия: Сон Звездолёта
