Так что Гитлер, выбрав свастику, не придумал ничего нового. Он просто использовал эмблему Листа. В свое время Орден был популярен, к началу Первой мировой в него входило около 400 человек. И хотя считалось, что его членами могли становиться только полноценные арийцы и только после френологического исследования у орденского специалиста, полноценных было не так уж и много; Лист же, хотя и считался романтиком, прекрасно понимал, что нельзя отказывать хорошим кандидатам, пусть и не совсем арийского типа. В конце концов, стали принимать и с дефектами внешности, но к власти в Ордене путь лежал все равно только через френолога.
Только евреям путь в Орден Листа был заказан: еще раньше Лист на свои вечера и театральные постановки их просто не пускал, на билетах так и было написано: «Не для евреев», как в тогдашней Америке: «Места не для негров» или «Неграм вход воспрещен»; теперь же Орден предпринял публикацию еврейских списков. Это были справочники с указанием адресов и фамилий евреев. Их еще не уничтожали, просто не подошло время уничтожать. Не пришло еще время для Гитлера.
Ланц фон Либенфельс
С трудами Ланца фон Либенфельса Гитлер познакомился благодаря журналу «Остара». Был такой венский журнальчик, который печатал мистические статьи с сильным патриотическим уклоном. Издавал его Либенфельс и сам же в нем и печатался. Йорг Ланц фон Либенфельс считался мистиком и оккультистом, его точно так же, как и Гвидо фон Листа, интересовала древняя немецкая история, то есть та самая арийская история. Однако к этому интересу он пришел более сложным путем, нежели фон Лист.
Путь первого был относительно прост: выходец из хорошей семьи, получивший классическое образование, студент, затем свободный человек, занятый любимым делом.
Путь второго начинается с монастыря. В юности Йорг Ланц фон Либенфельс был монахом цистерианского монастыря в Линце, где некогда жил маленький Гитлер и куда он приходил вместе с матерью помолиться. Йорг Ланц фон Либенфельс оказался слишком любознательным монахом с живым и острым умом, так что в недрах официальной религии он удержаться не смог. Как всякому монаху, ему требовалось досконально изучить священное писание, но если для всех прочих это означало просто запомнить множество текстов, чтобы свободно владеть цитатами, то Йорг Ланц фон Либенфельс подошел к изучению Библии очень серьезно. Он ее и на самом деле изучил, а изучив — увидел в Библии не священные тексты, вложенные в уста людей Богом, а просто отражение некой древней истории, превратившейся за века и века в мифы.
Само собой, с таким отношением к основополагающему документу ему было бессмысленно оставаться монахом. Изучать Библию как исторический документ и выискивать в ней неточности и ошибки никто бы ему не позволил.
Йорг Ланц фон Либенфельс с большим пиететом относился к своему старшему товарищу Гвидо фон Листу. Его тоже интересовала история, именно история германцев. И он тоже был австрийским немцем.
А для жителя Австрии XIX века быть немцем — это диагноз. Ведь немцы оказались гражданами Австро-Венгрии без всякого на то желания. Их земли в 1866 году вдруг оказались отрезанными от Германии и включенными в состав империи Габсбургов. Для многих это был шок и кошмар. И Лист, и Либенфельс, как и множество прочих мыслящих немцев, иначе чем исторической несправедливостью такое решение поверх их голов называть не могли. Они мечтали только об одном: жить в немецком национальном государстве, а не среди славян, цыган, евреев, чехов, венгров и прочих, совсем не немцев.
Мирным путем передаться Германии это немецкое население Австро-Венгрии никак не могло, путь был только один — война. Все это хорошо понимали, не понимали лишь — как это сделать, а проще — когда Германия вспомнит о своих немцах и силой заберет их назад. Германия таких попыток не делала. Это было еще обиднее. Германия дольше других европейских стран оставалась не единой страной, а массой мелких феодальных княжеств, и когда стало складываться немецкое государство, часть немецких земель в его состав не попала. Для жителей этих земель вдруг изменилось очень многое: если в своих мелких княжествах они были нацией, то в составе империи стали просто одним из народов.
Изменился очень быстро и сам мир: из феодального и уютного, со сложившимися порядками, он вдруг стал превращаться в капиталистический с совершенно иной системой ценностей. Родовые титулы больше ничего не значили, все решали деньги. Австрийские немцы не были богатыми, многие немецкие курфюрства влачили жалкое существование, так что имперские носители германского языка не могли конкурировать с новыми хозяевами жизни — капиталистами. Большинство австрийских капиталистов были еврейского происхождения.
Неудивительно, что и Гвидо, и Ланц были антисемитами. Для них государственный раздел немцев ничем не отличался от еврейского рассеяния, аналогии вызывали только боль. Прочитав труды Листа, Либенфельс всерьез углубился в тот же самый мучительный вопрос — древнюю германскую историю. Но если Гвидо имел к ней интерес более академический, то у Ланца он приобрел ясный полемический оттенок, направленный на современность. Ему страшно хотелось найти истоки германской государственности в далеких временах и применить этот опыт на практике, вернуть славу и честь немецкому народу, особенно австрийской его диаспоре. Но сначала требовалось понять, что же произошло, почему немцы оказались в таком чудовищном положении, когда они потеряли свою историю.
И он — понял.
Причину несчастья он обнаружил неожиданно для себя, когда изучал древнейшие артефакты — времен Шумера и Вавилона. Как-то он привез из своих путешествий по миру несколько древних барельефов и принялся их описывать и толковать. Монастырь к тому времени он уже оставил, но жил отшельником и вел образ жизни книжного червя, совершенно аскетический. Рассматривая эти барельефы, он обратил внимание, что там изображены высокие и сильные люди в сопровождении каких-то чудовищно непропорциональных карликов. Современные ученые считают, что в виде низкорослых людей древние изображали подвластные народы, величиной фигурок показывая их положение в обществе. Но Ланц имел другое мнение. На вопрос, почему фигурки разительно отличаются размерами, он ответил иначе: высокие люди с гордыми лицами — цари, имевшие арийскую кровь, низкорослые и уродливые — полулюди- полуживотные, которых… арийцы использовали для совокупления.
Очевидно, монашеская жизнь оставила на Либенфельсе неизгладимые следы. Ему сразу же вспомнились строки писания, где повествуется о визите ангелов в Содом и Гоморру. И о том безобразии, которому хотели подвергнуть небесных посланцев местные жители. Ланца вовсе не остановила мысль, что Содом и Гоморра считались вообще-то еврейскими городами и к ариям никакого отношения иметь не могли, а барельефы связаны с Вавилоном и Шумером, местами тоже не слишком арийскими. Но поскольку Библию Ланц изучил, и изучил по-своему, признав ее неправильно понятой древней историей, присвоенной потом евреями, то и вавилонские, и шумерские цари были у него ариями. А библейская история с грехопадением и извращениями, за которые поплатились Содом и Гоморра, обрела отвратительные, но понятные черты: древние жители тех мест практиковали редкую мерзость — они совокуплялись с низшими нечеловеческими расами, от чего произошло загрязнение чистой крови, стали рождаться люди неполноценные, и с каждым поколением арийской крови у древних богов становилось все меньше и меньше. Началось, одним словом, вырождение. То самое, о котором в то время писали в Германии, Англии, России и Америке, и некоторые ученые даже призывали остановить производство неполноценного потомства и начать чудесный опыт по восстановлению человеческой породы, ведь если это возможно у животных, а по Дарвину человек — такое же животное, так почему невозможно у людей? Ланц, конечно, сообразно монашескому прошлому человека животным не считал, но ухудшение «образа и подобия», по которому тот был создан, видел как раз в главном монашеском грехе — похоти, которая может довести и до скотоложества.
Честное слово, такое смелое прочтение артефактов и вывод из прочтения могли прийти в голову только бывшему монаху!
Свое учение Ланц назвал
