фактах.
— Это доказано статистикой?
— Да.
— Вы знаете, во сколько нам обойдется эвакуация?
— Да.
— Наше предприятие более тридцати лет борется с экономическими затруднениями. Убытки растут из года в год. К сожалению, это доказано статистикой. Лишь благодаря большим жертвам личного порядка мы можем продолжать нашу деятельность.
Голос его приобрел другую окраску: стал горестным и сокрушенным.
Иенсен не отвечал. Тринадцать часов тридцать четыре минуты.
— Наша деятельность носит чисто идеалистический характер. Мы не бизнесмены. Мы издатели- книжники.
— Книжники?
— Свои журналы мы приравниваем к книгам, ибо они отвечают тем потребностям, которые никогда не смогли бы удовлетворить книги, издававшиеся в прошлом.
Он глянул в окно и бормотнул:
— Ах, как красиво! Сегодня я шел парком и видел, что там уже распустились первые цветы. Фиалки и подснежники. Вы любите природу?
— Да как вам сказать…
— Все люди должны любить природу. Ибо от этого жизнь становится богаче. Еще богаче.
И снова, повернувшись к Иенсену:
— Вы понимаете, чего вы от нас требуете? Расходы огромные. Положение у нас тяжелое, даже в частной жизни. Вот у меня дома после того, как последний раз подбили бухгалтерские итоги, в ходу лишь большие коробки спичек. Я говорю об этом для примера.
— Большие коробки?
— Да, из соображений экономии. Приходится экономить решительно на всем. Большие коробки гораздо дешевле. Это здоровая экономия.
Издатель к этому времени уже сидел на столе, поставив ноги на подлокотник кресла. Он глядел на своего кузена.
— Если бомбу и впрямь подложили, тоже может получиться здоровая экономия. Домик становится тесноват.
Шеф глянул на него с горечью.
— Ну, страховка-то покроет убытки, — сказал издатель.
— А кто покроет убытки страхового общества?
— Банки.
— А убытки банков?
Издатель промолчал, и шеф вторично перенес свое внимание на Иенсена.
— Я понимаю, что вы по долгу службы обязаны молчать.
— Разумеется.
— Начальник полиции вас рекомендовал. Надеюсь, он знал, что делает.
Иенсен не нашелся что ответить.
— Кстати, внутри здания нет полицейских в форме?
— Нет.
Издатель снял ноги с кресла и скрестил их под собой, как делают портные.
Иенсен покосился на часы. Тринадцать часов тридцать шесть минут.
— А если бомба есть в самом деле, — сказал издатель, — шесть тысяч человек… скажите-ка, господин Иенсен, какой процент составят потери?
— Потери?
— Ну да, потери в людях?
— Это нельзя предсказать заранее.
Издатель пробормотал, как бы ни к кому не обращаясь:
— Найдутся такие, которые скажут, что мы нарочно дали им взлететь на воздух. Это вопрос престижа. — И обращаясь к кузену: — А о потере престижа ты подумал?
Шеф устремил затуманенную синеву глаз на город, белый, чистый, кубистский. Самолет вычерчивал геометрические фигуры на ясном весеннем небе.
— Эвакуировать, — сквозь приоткрытый уголок рта проронил он.
Иенсен заметил время: 13.38.
Рука издателя легла на внутренний телефон. Рот приблизился к микрофону. Голос был четким и решительным:
— Учебная пожарная тревога. Провести скоростную эвакуацию. Через восемнадцать минут в доме не должно быть ни одного человека, кроме особого отдела. Начинайте ровно через девяносто секунд.
Красная лампочка погасла. Издатель встал и пояснил:
— Для сотрудников тридцать первого лучше спокойно сидеть у себя в отделе, чем гонять по лестницам. Ток будет отключен в ту самую минуту, когда последний лифт спустится вниз.
— Откуда у нас могут быть такие недоброжелатели? — сокрушенно сказал шеф.
И ушел.
Издатель начал обуваться.
Иенсен вышел из комнаты вместе с директором.
Едва за ними захлопнулась дверь, у директора сразу же опустились уголки рта, лицо стало неподвижное и надменное, а взгляд — пронзительный и пытливый. Когда они проходили через секретарскую, молодые женщины, как по команде, склонились над своими столами.
Ровно в тринадцать часов сорок минут комиссар Иенсен вышел из лифта и пересек вестибюль. Он дал своим людям знак следовать за ним и толкнул вращающуюся дверь. Полиция покинула Дом.
Позади, перекатываясь между бетонными стенами, гремели усиленные микрофоном слова команды.
3
Машина ждала у ограды, примерно на полдороге между стоянкой и полицейским кордоном. Комиссар Иенсен сидел на переднем сиденье рядом с шофером. В левой руке он держал секундомер, в правой — микрофон. Через небольшие промежутки времени он отдавал краткие энергичные приказания сотрудникам, находящимся в радиофицированных машинах и тем, которые перекрыли улицу. У него была хорошая выправка; густые седые волосы были коротко подстрижены на затылке.
Сзади сидел директор — человек в шелковом галстуке и со скользкой улыбкой. Лоб у него взмок от пота, он суетливо ерзал на сиденье. Теперь, когда поблизости не было ни выше-, ни нижестоящих, он мог наконец предоставить отдых своему лицу. Черты его как-то сразу обмякли и расплылись, а между губами то и дело мелькал кончик разбухшего языка. Он явно не учел, что Иенсен может наблюдать за ним в зеркало заднего вида.
— Вам вовсе незачем оставаться, если вам это неприятно, — сказал Иенсен.
— Я обязан. Шеф уехал, издатель тоже. Таким образом я становлюсь ответственным лицом, так сказать, шефом.
— Понимаю.
— А это опасно?
— Едва ли.
— Но если рухнет все здание?
— Маловероятно.
Иенсен поглядел на секундомер. Тринадцать часов пятьдесят одна минута.
Он перевел взгляд на Дом. Даже отсюда, с расстояния почти в триста метров, монолитная глыба устрашала и подавляла своими грандиозными размерами. Четыреста пятьдесят кусков стекла, оправленных в четыреста пятьдесят одинаковых металлических рам, отражали белый солнечный свет, голубая облицовочная плитка на стенах создавала впечатление холода, блеска, неприступности. Иенсену вдруг показалось, что Дом может рухнуть и без всякой бомбы, просто земля прогнется под этим непомерным
