основы' именно такого словоупотребления (курсив в цитируемом тексте, а также в дальнейшем — кроме специально оговоренных случаев — мой. — В.К.):
'Черная сотня — ходячее название, которое в последнее время стало применяться к подонкам населения... Черносотенство под разными наименованиями являлось на историческую сцену (например в Италии — каморра и мафия)... При культурных формах политической жизни черносотенство обыкновенно исчезает'... И далее: '... сами черносотенцы охотно приняли эту кличку, она делается признанным наименованием всех элементов, принадлежащих к крайне правым партиям и противополагающих себя 'красносотенцам'. В № 141 'Московских ведомостей' за 1906 год было помещено 'Руководство черносотенца-монархиста'... Такой же характер имеет брошюра А. А. Майкова 'Революционеры и черносотенцы' (СПб., 1907)...'
В этой словарной статье, между прочим, дано и иное, не бранное определение 'черносотенцев': речь идет об 'элементах', то есть, попросту говоря, о людях (автор словарной статьи как бы не хотел называть их 'людьми'), 'принадлежащих к крайне правым партиям'; выражение 'крайне правые' можно было бы заменить и более 'научным' — 'крайне консервативные' или, в конце концов, 'реакционные' (правда, и это слово в России давно уже стало 'ругательным'). Но словарь относится с явным предпочтением к обозначению 'черносотенцы', ловко ссылаясь на то, что 'сами черносотенцы охотно приняли эту кличку', — как будто они были готовы принять на себя и такие содержащиеся в словарной статье определения, как 'подонки' и 'мафия', а также обвинение в полной несовместимости с культурой (ведь, согласно словарю, 'при культурных формах политической жизни черносотенство исчезает') и т.п.
Сам по себе факт, что 'черносотенцы' не возражали против навязываемой им 'клички', не столь уж удивителен. Не раз в истории название какого-либо течения принималось из враждебных или хотя бы чуждых уст; так, например, Хомяков, Киреевские, Аксаковы, Самарин не открещивались от названия 'славянофилы', которое употреблялось по отношению к ним в качестве заведомо иронической, издевательской (пусть и не заряженной столь ярой ненавистью, как 'черносотенцы') клички.
При этом идеологи 'черносотенства' хорошо знали действительную историю слова, ставшего их 'кличкой', — историю, прослеженную, например, в классическом курсе лекций В. О. Ключевского 'Терминология русской истории', литографическое издание которого появилось еще в 1885 году. Словосочетание 'черная сотня' вошло в русские летописи, начиная с XII века(!), и играло первостепенную роль вплоть до Петровской эпохи. В средневековой Руси, показывал В. О. Ключевский, 'общество делилось на два разряда лиц, — это 'служилые люди' и 'черные'. Черные люди... назывались еще земскими... Это были горожане... и сельчане — свободные крестьяне'. А 'черные сотни — это разряды или местные общества', образованные из 'черных', 'земских' людей'.[1]
Итак, 'черные сотни' — это объединения 'земских' людей, людей земли, в отличие от 'служилых', чья жизнь была неразрывно связана с учреждениями государства. И именуя свои организации 'черными сотнями', идеологи начала XX века стремились тем самым возродить древний сугубо 'демократический' порядок вещей: в тяжкое для страны время объединения 'земских людей' 'черные сотни' — призваны спасти ее главные устои.
Основоположник организованного 'черносотенства' В. А. Грингмут (о нем еще пойдет речь) в своем уже упомянутом 'Руководстве монархиста-черносотенца' (1906) писал:
'Враги самодержавия назвали 'черной сотней' простой, черный русский народ, который во время вооруженного бунта 1905 года встал на защиту самодержавного Царя. Почетное ли это название, 'черная сотня'? Да, очень почетное. Нижегородская черная сотня, собравшаяся вокруг Минина, спасла Москву и всю Россию от поляков и русских изменников'.[2]
Из этого ясно, в частности, что идеологи 'черносотенства' приняли сию 'кличку' и даже дорожили ею в силу ее глубокого народного, проникнутого подлинным демократизмом смысла и значения. Кое-кому последнее утверждение может показаться чисто парадоксальным, ибо ведь как раз непримиримые враги, антиподы 'черносотенцев' объявляли себя единственными настоящими 'демократами'. Но вот весьма любопытное признание идеолога, коего никак нельзя заподозрить в стремлении 'обелить' крайних противников Революции: 'В нашем черносотенстве есть одна чрезвычайно важная черта, на которую обращено недостаточно внимания. Это — темный мужицкий демократизм, самый грубый, но и самый глубокий'[3]. Так писал в 1913 году не кто-нибудь, а В. И. Ленин. Притом данное им определение 'темный' нужно правильно понять. Речь идет, несомненно, о тех слоях народа, которые еще не затронуты 'светом', 'просвещением', исходящим со страниц революционных газет и из уст воинственных митинговых агитаторов. Но в наше время уже нетрудно, полагаю, понять, что отсутствие такого 'просвещения' обеспечивало и немалые преимущества. Ибо не 'просвещенные' в этом плане люди глубже и яснее сознавали или хотя бы чувствовали, к чему приведет разрушение основных устоев русского бытия — то есть православия, самодержавия и народности. Чувствовали и пытались сопротивляться разрушительной работе...
Словом В. И. Ленин был совершенно прав, говоря о 'самом глубоком демократизме', присущем 'черносотенству'. И в то же время ленинское определение 'мужицкий' ложно. 'Черносотенство' отличалось от всех остальных политических течений своей, если угодно, 'общенародностью', оно складывалось поверх границ классов и сословий. В нем с самого начала принимали прямое участие и родовитейшие князья Рюриковичи (например, правнук декабриста М. Н. Волконский и Д. Н. Долгоруков), и рабочие Путиловского завода (1500 из них были членами Союза русского народа)[4], виднейшие деятели культуры (о чем еще пойдет речь) и 'неграмотные' крестьяне, предприимчивые купцы и иерархи Церкви и т.д. Эта 'всесословность' в обстановке острейшей 'классовой борьбы', характерной для начала XX века, уже сама по себе привлекает заинтересованное внимание.
Здесь уместно напомнить о том, что речь у нас вообще идет о загадочных страницах истории. И разве не загадочен уже сам по себе факт, что очень многие из нынешних популярных авторов и ораторов, стремящихся как можно более 'беззаветно' разоблачить и проклясть Революцию, в то же самое время явно с еще большей яростью проклинают 'черносотенцев', которые с самого начала Революции с замечательной, надо сказать, точностью предвидели ее чудовищные последствия и были, в сущности, единственной общественной (то есть не принадлежавшей непосредственно к государственным институтам) силой, действительно стремившейся (пусть и тщетно) остановить ход Революции?..
Это достаточно сложная 'загадка', которую я буду пытаться прояснить на протяжении всего этого сочинения, но важно, чтобы читатели постоянно имели ее в виду.
Стоит еще обратить внимание на то обстоятельство, что чисто бранному употреблению слова 'черносотенцы' (и, конечно, 'черная сотня') весьма способствует новейшее смысловое наполнение эпитета 'черный', присутствующее в нем помимо его прямого значения — то есть значения определенного цвета. Мы видели, что в свое время 'черный' было синонимом слова 'земский'. Войско Дмитрия Донского, как сообщает 'Сказание о Мамаевом побоище', сражалось на Куликовом поле под черным знаменем, и это, возможно, означало, что в битве участвуют на только 'служилые', но и 'земские' люди — то есть вся Русская Земля. Напомню еще, что 'чернецами' звались монахи (и по сей день еще употребляется словосочетание 'черное духовенство' — то есть монашество). Таким образом, слово 'черный' было достаточно многозначным. Однако в новейшее время в нем стали господствовать смысловые оттенки, говорящие о чем-то сугубо 'мрачном', 'враждебном' или даже 'сатанинском'... И эти обертона значения слова 'черный' используются, подчеркиваются интонацией при произнесении слова 'черносотенцы', так что в самом деле нелегко 'обелить' (невольно напрашивается эта игра слов) обозначаемое им явление. И все же постараемся понять, — кто же такие в действительности были 'черносотенцы'?
Начать целесообразно с того необходимого фундамента, на котором создается любое общественное движение — проблемы культуры (культуры философской, научной, политической и т.д.). Конечно, есть общественные движения, основывающиеся на весьма или даже крайне небогатом, неразвитом и узком культурном фундаменте, но так или иначе он все же обязательно наличествует.
В представлениях о 'черносотенцах' абсолютно господствует оценка их культурного уровня как предельно низкого; они рисуются в качестве этаких 'черных-темных' субъектов, живущих набором примитивных догм и трафаретных лозунгов. Именно так истолковывается, например, постоянно упоминаемая обычно с сугубо иронической интонацией — основополагающая для черносотенцев триада: 'православие, самодержавие, народность'.
Конечно, в сознании тех или иных заурядных людей эта тройственная идея — как, впрочем, и вообще
