К 'реакционерам' причисляли тех, кто ясно понимал иллюзорность идеи прогресса, отчетливо видел, что ослабление и разрушение вековых устоев России приведут к неисчислимым бедам и страданиям и в конце концов фатально 'разочаруют' даже и самих 'прогрессистов'. Уже шла речь о поразительной силе предвидения, которой обладали 'реакционеры'. Дело в том, что 'прогрессисты', порабощенные своим мифом, заведомо не могли прозреть реальный ход истории. Их взгляд в будущее был как бы заслонен их собственными легковесными прожектами и неизбежно оказывался поверхностным и примитивным.
И, конечно, не только предвидение, как таковое, но и вообще духовная глубина и богатство чаще всего органически связаны с так называемыми 'правыми' убеждениями. Начать уместно с имени величайшего ученого конца XIX — начала XX века Д. И. Менделеева, который в зрелые свои годы исповедовал прочные 'правые' убеждения. Об этом любопытно вспоминал один из его весьма 'либеральных' учеников — В. И. Вернадский. Сказав о заведомо 'консервативных (слово 'реакционных' Вернадский употребить не захотел, но достаточно и 'охранительных'. — В.К.) политических взглядах' Д. И. Менделеева, он вместе с тем свидетельствовал: '.. ярко и красиво, образно и сильно рисовал он перед нами бесконечную область точного знания, его значение в жизни и в развитии человечества... Мы как бы освобождались от тисков, входили в новый, чудный мир... Дмитрий Иванович, подымая нас и возбуждая глубочайшие стремления человеческой личности к знанию и его активному приложению, в очень многих возбуждал такие логические выводы и построения, которые были далеки от него самого'.[8]
Здесь мы в очередной раз сталкиваемся с мнимым — навязанным либеральным мифом — 'противоречием' между 'консерватизмом' и глубиной и богатством духовной культуры. В советское время была популярна даже своего рода 'концепция' так называемого вопрекизма, с помощью коей пытались доказывать, что исповедовавшие безусловно 'консервативные' и 'реакционные' убеждения великие мыслители, писатели, деятели науки — такие, как Кант, Гегель, Гете, Карлейль, Бальзак, Достоевский, — достигли величия в силу некоего парадокса — 'вопреки' своим взглядам. Но эта искусственная 'концепция' попросту несерьезна, и дело, конечно, обстоит прямо противоположным образом.
'Превосходство' консерватизма особенно ясно выступает тогда, когда речь идет о предвидении будущего (о чем уже говорилось). Русские 'правые' с самого начала Революции и, более того, еще в XIX веке с удивительной прозорливостью предсказали ее результаты. И вполне очевидно следующее: противостоявшие 'правым' деятели и идеологи исходили из заведомо несостоятельного и, более того, по сути дела, примитивного миропонимания, согласно которому можно-де, отринув и разрушив вековые устои бытия России, более или менее быстро обрести некую если и не райскую, то уж во всяком случае принципиально более благодатную жизнь; при этом они были убеждены, что их ум и их воля вполне годятся для осуществления сей затеи . И одной из главных причин их прискорбного и в конечном счете рокового для России и для них самих заблуждения был недостаток подлинной культуры самосознания культуры, заключающейся не в обилии знаний и не в интеллектуальных навыках, но в истинно глубоком переживании исторического бытия — прошедшего и современного; если выразиться кратко, 'либералы' были нередко умные, но не мудрые деятели. Позволительно утверждать, что простые крестьяне и рабочие, вступавшие в 'черносотенные' организации (а 'простолюдины' вступали туда десятками и даже сотнями тысяч, — о чем ниже), были мудрее либеральных профессоров типа кадета С. А. Муромцева и радикальных публицистов вроде 'народного социалиста' А. В. Пешехонова.
Для создания более ясного представления о существе проблемы целесообразно напомнить о российском политическом и партийном 'спектре' начала века:
1) 'левые' партии: социал-демократы (из которых в 1903 году выделились большевики); социалисты- революционеры (эсеры) и близкие к ним трудовики и народные социалисты; анархисты различного толка;
2) 'центристские': конституционные демократы (кадеты) и так или иначе примыкавшие к ним мирнообновленцы и прогрессисты; более 'правые' (но все же либеральные) — октябристы;
3) 'правые': различные организации 'черносотенцев' и более 'умеренная' партия националистов.
Если проследить пути виднейших деятелей культуры, так или иначе сближавшихся с существовавшими тогда партиями, выяснится, что те из них, которые были способны обрести наиболее глубокую духовную культуру, двигались 'слева направо', — и это было в сущности постепенным обретением мудрости. Так, знаменитые позднее мыслители Н. А. Бердяев, С. Н. Булгаков, П. Б. Струве, С. Л. Франк начали свой путь в социал-демократической партии; как ни странно звучит это теперь, они в свои молодые годы были членами той самой РСДРП, в которой одновременно с ними состояли В. И. Ленин и Л. Д. Троцкий. Струве, о чем уже говорилось даже был автором Манифеста РСДРП, принятого на Первом съезде партии в 1898 году (кстати, позднее в РСДРП побывал и видный мыслитель следующего поколения — Г. П. Федотов).
Впоследствии, в 1908 году, Бердяев, споря с В. В. Розановым, объяснял свою причастность к РСДРП именно молодостью, незрелостью, — над чем тут же поиздевался его бывший товарищ по партии Троцкий, написавший в фельетоне 'Аристотель и Часослов', что Бердяев 'ищет для 'левости' объяснения в ... физиологии возраста. Молодо-зелено, говорит он на эту тему...'. И Троцкий 'заклеймил' Бердяева таким 'афоризмом': 'Русский человек до тридцати лет радикал, а затем каналья'.[9]
Кстати С. Н. Булгаков также называл свой социал-демократизм 'болезнью юности'. Здесь невозможно обсуждать соотношение 'радикализма' и возраста, но скажу все же, что дело, очевидно, в проблеме созревания духа, а отнюдь не 'физиологии'. В. В. Розанов был, по его собственному признанию, вполне 'левым' до 22-23-х лет; однако многие достаточно известные и, без сомнения, неглупые люди ухитрялись сохранять крайнюю 'левизну' до седых волос; напомню уже сказанное о качественном различии ума и мудрости.
В отличие от ума, мудрость способна преодолевать тяжкое давление среды, мнений большинства, в конце концов, самой эпохи. Никуда не денешься от того факта, что в начале XX века только не очень уж значительное меньшинство деятелей культуры смогло устоять перед своего рода гипнозом революционности или хотя бы недальновидного прогрессизма и либерализма; даже иные наиболее глубокие люди, как Александр Блок, жили словно на грани этого гипноза и действительного прозрения. Тем не менее близко знавшая поэта 'либералка' З. Н. Гиппиус с полным основанием написала, что 'если на Блока наклеивать ярлык... то все же ни с каким другим, кроме 'черносотенного', к нему подойти было нельзя... Длинная статья Блока, напечатанная в виде предисловия к изданию сочинений Ап. Григорьева, до такой степени огорчила и пронзила меня, что показалось невозможным молчать... Блок... с величайшей резкостью обрушивался как на старую интеллигенцию с ее 'заветами', погубившую будто бы Ап. Григорьева... так и на нетерпимость новой по отношению Розанова. Кстати, восхвалялись 'Новое время' и Суворин-старик'.[10]
Запомним это 'если наклеивать ярлык, то ни с каким другим, кроме 'черносотенного', к нему и подойти нельзя'. То же самое вполне можно сказать о целом ряде самых выдающихся деятелей культуры того времени. И вернемся теперь к названным выше виднейшим мыслителям начала XX века. Преодолев свой юношеский социал-демократизм, они к 1905 году сблизились с центристской кадетской партией, а Струве стал даже членом ее ЦК (впоследствии он заявил о выходе из этого ЦК). Однако их развитие 'вправо' продолжалось, и в начале 1909 года они выступили в знаменитом сборнике 'Вехи', который произвел на кадетов ошеломляющее впечатление; только в конце следующего, 1910 года они, опомнившись, издали воинствующий антивеховский сборник 'Интеллигенция в России' ('левые' атаковали 'Вехи' сразу же).
Полностью порвать с такими недавними сотоварищами, как Бердяев, Булгаков, Струве, кадеты, конечно, не хотели. Поэтому их критика 'Вех', при всей ее резкости, была по-своему осторожной; например, они только намекали на перекличку 'веховцев' с 'черносотенством'. П. Н. Милюков, правда, решился прямо сопоставить содержание 'веховских' статей и, с другой стороны, речей 'черносотенцев' Н. Е. Маркова, В. М. Пуришкевича и 'националиста' В. В. Шульгина, хотя и оговорил, что 'дело пока так далеко не идет'. Он не советовал 'слишком спешить с отождествлением проектов 'Вех' и предложений крайне правых (то есть 'черносотенных'. — В.К.) партий. Проповедуя религиозность, государственность и народность, авторы 'Вех' тем самым еще не усвояют себе всецело начал самодержавия, православия и великорусского патриотизма. Однако точки соприкосновения есть — и довольно многочисленные'. А в конце статьи, несколько забыв об осторожности, П. Н. Милюков, безоговорочно 'клеймя' тех идеологов, которые, по его определению, 'основывают национализм на реставрации старой триединой формулы' (то есть: 'православие, самодержавие, народность'), заявил следующее: 'Совершили ли авторы 'Вех' и этот шаг, мы пока сказать не
