только! А невиновность доказать просто. Надо написать все, что с вами происходило в эти две недели. По минутам. Где были. С кем встречались. О чем говорили. Какими словами. Правду. Только правду. Всю правду. Этого вполне хватит, — Баглир увидел неожиданный эффект своих речений. — Отчего вы улыбаетесь?
— Английские судьи обычно так приводят к присяге свидетелей. Почти такими же словами. «Обязуюсь говорить правду, только правду и ничего, кроме правды».
— Это искаженная формулировка из Юстинианова кодекса, — заметил Баглир, — вместо третьего пункта лишний раз повторен второй. Видимо, для красивой трехчленности. Она позволяет умолчать. А я не позволяю. И требую — именем государя — не просто правду. И не только правду, безо лжи. А ВСЮ ПРАВДУ. Здесь — не Англия. Это, в том числе и для вас, не хорошо и не плохо. Это просто факт. От вас я тоже желаю фактов. И знайте — подобный отчет писать будете не вы один. Вас отведут в какое-нибудь помещение. Комнат тут много. Времени вам до утра. Ступайте.
Вдохновение во взгляде Баглира угасло. Он перевел взгляд на стол. Там были рыбьи костяки, белые кости от окороков, косточки фруктов и огрызки овощей. И облокотившаяся на него скучающая Виа.
— А ты не лопнешь, бесценная моя? И вообще, я толстух не люблю.
— Меня же сорок низок голодом морили! Мне еще отъедаться и отъедаться.
— Методу разговора уловила?
— Угу. Два следователя. Ты — хороший и близко. Миних — плохой и далеко. А в конце — домашнее задание.
— Ну и замечательно. Поручик, продолжайте, вызывайте следующих. Виа их обработает. А я пойду туда, откуда принесли всю съеденную моей невестой снедь.
— А я буду за тебя работать?
— Точно. Привыкай. В России жена, выполняющая должностные обязанности мужа — нормальное явление. Так что осваивайся, а я пошел.
В наземной ипостаси Баглир — как и все его сородичи, питался, словно птичка. Хищная птичка. Добрый кусок мяса, отменно прожаренный, до хруста, безо всякой английской сукровицы, его обычно вполне устраивал. Благосклонно он принимал и некоторые виды гарнира, по преимуществу корнеплоды. Свекла, морковь, репа и еще несвычная русскому желудку картошка находили благодарный прием в его желудке. Хлеб — терпел. Грибы — обожал. А потому даже пытался соблюдать пасхальный пост. Выдержал аж три дня! А потом сдался. Решив, что если Всевышний сотворил куньих хищниками, да и ближайшим родственников Баглира среди этих благородных существ отнюдь не был всеядный барсук, то не стоит соблюдать слишком уж строго правила, предписанные приматам. Впрочем, что постного, что скоромного, в нелетные дни он ел совсем немного.
Зато после перелета, даже и небольшого, в Баглире просыпался истинный проглот. Которому требовалось сожрать никак не меньше собственного веса. Маршрут же Ревель — Петербург и все подлеты давешней сумасшедшей ночи настоятельно требовали большего.
Поэтому после его визита Строгановские погреба всего через полчаса стали выглядеть так, будто там хорошо, душевно посидели Фафнир, Змей Горыныч и Лернейская Гидра. Разве что потолки не подкоптились.
Поэтому наверх он пришел довольным, сонным как сытый удав и заметно увеличившимся в объеме. Подпоручик только глазами хлопал: начальник ушел скелетно худым, а вернулся шарообразно толстым. Как только одежка сходилась!
Баглир шлепнулся на обиженно застонавший стул, и велел его не беспокоить. Мол, спать будет вполуха, и как только что интересное — вмешается. Ведь, похоже, Виа вполне освоилась.
А Виа освоилась. И, по мнению Баглира, чрезмерно. Первым ее русским словом было: «Реквизировать». Сто первым — «Введите». Разговор она пока вела не столь изящно, как ее жених, но зато приводила собеседников в некоторую растерянность.
Вот Баглир, даже с отставленным в сторону крылом в окровавленной повязке, особенного впечатления на привыкших к нему за полгода людей не производил. Мало ли, что в перьях. А вот женщина-следователь была внове. Всерьез ее не воспринимали. Многие пытались заговорить с апшеронским подпоручиком — но тот демонстративно молчал. Приходилось общаться с Виа. Начиналось все с легкого разговора, напоминающего салонные упражнения в словесности — а завершалось дрожащими коленями и готовностью на все. Тоненький голосок, которым Виа пользовалась куда более виртуозно, чем пока чужим для нее русским языком, то легонько ворковал, то угрожающе рокотал, то срывался в яростный крик.
Баглир так не мог. Поэтому дал еще несколько полезных советов и велел вызывать задержанных по двое. Пришлось ему отсесть из-за стола. А там и вовсе выйти в смежную комнату. Невелика потеря — хотя роскошество и возобновили. Благодаря произведенной вылазке Баглир был сыт до отвращения.
И вот…
— Еще двоих, ребята!
В комнату вошел, растерянно озираясь, подпоручик в сероватой из-за плохого сукна армейской форме.
— А чего один? — спросил Баглир.
— Так последний, ваше вскобродие, — ответствовал конвой от дверей.
Баглир довольно потер руки.
— И с кем я имею честь беседовать? — осведомился он ехидно.
Ответом ему было молчание. Офицер таращился на него с Виа, ртом по-рыбьи хватая воздух.
— Вижу, мы незнакомы даже заочно, — заметил Баглир, — а я уж думал, обо мне все в городе наслышаны. Я — князь Тембенчинский, зовут меня Михаил Петрович, как вы меня можете, не чинясь, называть. Я ротмистр лейб-кирасир. Занимаюсь довольно неприятным делом — опрашиваю разных подозрительных лиц. За неимением тайной канцелярии. Кстати, в отличие от большинства собранных тут вельмож, вы мне интересны. Тем милым фактом, что столь мелкую, казалось бы, сошку отнесли к важнейшим фигурам, задействованным в последних событиях. Кстати, я искренне рад, что выражение «последние события» произношу сегодня в последний же раз. Оскомину набило.
И выжидательно уставился на собеседника. Мол, говори. А мы запишем!
Но заговорил офицер-апшеронец.
— За фамилию его сюда приволокли, — заявил он, — ну как же: заговор и без Мировича? Невозможно! Отец бунтовал, дед бунтовал, дядья, сватья — все в роду бунтовали. Самые беспокойные хохлы! Одни с Мазепой, другие с Бестужевым, иные и сами по себе…
Баглир кивал, благодушно принимая информацию к сведению.
— Так что, в допросных протоколах по гвардии он совсем не упомянут?
— Точно так.
— А как вы вообще в столице оказались? — спросил Мировича Баглир, — Смоленский полк, мундир коего вы носите, должен обретаться под Прагой. А вы тут.
— Был послан с реляцией, — объяснил подпоручик, — еще в феврале.
— Ну и хорошо, — заявил Баглир, — А почему так задержались?
— Ждал обратного пакета.
— И вообще, — добавил апшеронец, — по маскарадам хаживал, по девкам леживал, по малой игрывал. А заодно писал стихи, довольно неплохие. Вовсе неплохие, если сам Ломоносов благосклонно отзывался.
— Я еще конкурс архитектурный выиграл!
— Да? — заинтересовался Баглир, — Так вы инженер? Хорошо.
— Увы. Я только художник. Конкурс был на рисунок ограждения мостов.
— Ясно. Сразу вас успокою — раз ничего на вас не накопано, вы невиновны. И можете уйти отсюда, когда пожелаете. Но — у меня, знаете ли, не хватает людей. Потому предлагаю вам перейти из армии в гвардию. В лейб-кирасирский полк. Ежели надумаете — жду вас завтра ровно в ноль пять часов ноль минут. Моя манера выражаться вам понятна?
Наутро Мирович явился с точностью до полсекунды. Хотя на деле приехал за полчаса и мельтешил
