станцию.
Мужик хмыкнул, перестал ковырять в бороде.
— Так и без того… санный путь ляжет, так и повезем.
— Нет, милые мои, — непреклонно сказал Каромцев, — нельзя хлеб до нового года оставлять в амбарах у мужика. Так мы никакого плана не выполним. Надо немедленно свезти хлеб в Щучье. А так, — он махнул рукой, будто бы развеивая махорочный дым, — мужик станет молотить, расходовать да и припрятывать хлебушко. Так вот: из первых намолотов — в общий амбар. Под охраной хлеб будет целее. А зимой привезете на санях. Сани-то есть? — спросил он, усмехнувшись.
— Сани есть, — ответил второй мужик. — И весы в лесничестве есть.
Каромцев, подумав, спросил:
— А не откажутся мужики везти? Путь долгий… да и свой хлеб везти чужому дяде, а?
— Так, может, и не с большой охотой, — бородатый мужик усмехнулся, — только, скажу я, мужики завсегда рады по первопутку на городской базар. А ежели за вывозку хлеба платить будут, все лишняя копейка.
— Платить обязательно будем. Ну, ступайте. Обогрейтесь, отдохните и езжайте с богом. Я приказ напишу, чтобы глубинку строить. Доставите председателю Совета.
Мужики поднялись и, подталкивая друг друга, стали направляться к выходу.
— Только вот чего, товарищ комиссар, — сказал бородатый. — Хлеб-то мы бы сдали… коням может не хватить.
— Коли так, забирайте весь овес, — сказал Каромцев и склонился над столом.
Написав приказ и вспомнив о Хемете, он выглянул в коридор и увидел, что тот сидит на скамейке и, откинув голову к стене, спит. Он кашлянул, и Хемет зашевелился, встал и, одернув одежду, направился к нему. В сумеречном свете окна лицо Хемета выглядело очень усталым, на щеках прожелть. Каромцев спросил:
— Ты болен?
Лошадник отрицательно покачал головой.
— Скажи, если болен. Никто больного не заставит работать. Да и нет спешки ехать куда-то.
— И хорошо, что ехать не надо, — сказал Хемет. — Мне надо три… теперь уже два дня. И чтобы вчерашний день, когда я не вышел на работу, тоже засчитать. Всего три дня выходит.
Каромцев тихо спросил:
— Ты в приюте был?
— Везде я был. Откуда мужики приехали?
— Из Щучьего.
— Издалека, — сказал Хемет, глядя в окно. — Никогда я там не бывал. — Так и не глянув на Каромцева, не попрощавшись, он вышел из кабинета.
Потом Каромцев видел в окно, как он подошел к мужикам и о чем-то спрашивал их. Они уже отвязывали коней, уже повели от коновязи, а он, не отставая, шел с ними и говорил что-то.
«Уж не в Щучье ли он собирается?» — подумал Каромцев, и ему представились запущенные леса, кишащие бандами дезертиров и кулачья, неоплодотворенные и покрытые к осени бурьянной ветошью беспризорные поля, железные дороги с вывернутыми рельсами, с глухими, почти насмерть покалеченными паровозами — край, где в это черствое время ничего не стоит сгинуть взрослому человеку, а ребенку и подавно.
Вздохнув, он придвинул к себе выписку из протокола собрания ответственных работников города.
«Тов. Копелиович отмечает, что в городе есть скрытые запасы продовольствия… предлагает сделать продовольственную облаву, для чего разбить город на пункты и в каждый пункт послать отряд для описи продовольствия… Постановили: техническую сторону продоблавы разработать и осуществить тов. Каромцеву, который представит свою работу на утверждение уездпарткома и исполкома».
— Вызовите ко мне Петухова, — крикнул Каромцев, выглянув в коридор.
Ночь была темная и сырая, капало с крыш сарая и дома, и рядом с листьев лопуха капало; волглый, прохладный воздух больно проникал в легкие, и Хемет прятал нос в воротник полушубка, чтобы не простудить горло и не кашлять. Подстелив под себя потник, он стоял на коленях, запахнув покрепче полушубок и поверх него плащ, под которым спрятано было ружье. Мучительно хотелось курить, но он боялся уйти из засады, чтобы не открыть себя.
Он очень устал за эти дни и ночи, но страх, и гнев, и горе так возбудили его, что он не мог спать, только яркими отрывками проносились в его воспаленном мозгу картины минувших дней и ночей: звероватый мальчишка, связанный по рукам и ногам, в повозке, жена, спрашивающая: «Ружье ты повесил на место?»
Лопушиный лист качнулся под легким ветром и окропил лицо Хемета влагой. И тут же он услышал ржание Бегунца, а потом какое-то поскребывание по ту, уличную сторону конюшни. И хлынул жар — к голове, к груди, и невыносимо было это борение озноба и жара.
Хемет легко поднялся, откинул ногой потник из кустов, положил на него ружье, затем снял плащ, полушубок, живым свободным шагом пошел к забору и легко перемахнул через него, не произведя почти никакого шума.
Хемет не удивился, когда столкнулся с Юсуфом, едва завернув за угол, но был ошеломлен его высоким, слишком высоким ростом. Едва Хемет ударил в его крепкую грудь кулаком, ничуть не поколебав ее, как понял, что уже оплошал и может оказаться поверженным, но в следующую же секунду он пружинисто отскочил, а затем головой ударил противника в живот; а когда тот, гулко ухнув, согнулся, заработал кулаками. Хемет слышал, как хряскают скулы, и почувствовал, что Юсуф не то чтобы уступает ударам, а ждет под их каскадом момента — тогда Хемет опять отскочил и с силою ударил его ногой в пах.
Противник упал, а Хемет, все еще тяжело дыша, но без ослепления, без ненависти, понимая только, что малая долька жалости обернется против него, опустил на голову Юсуфа кулак…
Он вывел со двора коня, с усилием перебросил тяжелое тело противника поперек хребта лошади, затем вспрыгнул сам и поехал к реке.
На середине реки, где темная, дышащая глубинным холодом вода дошла коню почти до шеи, он почувствовал, как содрогнулось тело Юсуфа, и у него чуть не сорвалось с языка: «Не бойся, в воду я тебя не сброшу. Я только отвезу тебя подальше и отпущу».
Конский топот послышался за спиной, затем крики, и он пришпорил коня, а когда Бегунец, отягченно ухая нутром, лег было на крупную рысь, Хемет оглянулся. Его настигали четыре всадника. Хемет отвернулся и опять стал подгонять коня. Его уже настигали, стали обходить, а он и не думал останавливаться.
— Далеко ли собрался? — почти в ухо сказал ему Каромцев и перехватил узду.
Хемет молчал.
Каромцев, уронив поводья и упираясь в луку седла обеими руками, вгляделся в пленника Хемета и, выпрямившись в седле, кивнул спутникам. Те приблизились, плотно окружили коня с двумя седоками.
— А ну-ка снимите его, — приказал Каромцев, и бойцы сняли пленника.
— Не отдам, — сказал Хемет, не глядя на Каромцева. — Он ничего вам плохого не сделал.
— Помолчи! На то и суд, чтобы судить бандитов, — услышал Хемет суровый, почти жестокий голос и вслед за ним топот копыт.
Бегунец повернулся и тронул было за конями, но Хемет придержал его и простоял до тех пор, пока бойцы и пленник среди них не скрылись в сумеречных потемках городка.
Разве он просил их о защите и помощи, разве он неправильно бы сделал, поступив с противником так, как он думал поступить? Почему он не волен поступать со своим врагом так, как он считает нужным?
5
