пожелания. Не волнуйся ни о чем, у нас все хорошо!
— Прекрасно понял, прекрасно понял. Все хорошо. Шумы, трески.
— Юрий, ответьте на вопросы журналистов. Чем заниматься приходится? Кем себя больше чувствуете — врачом или матросом?
— Делаю то, что делают остальные. Все — матросы, включая Тура.
— Самое яркое впечатление со дня выхода в океан?
— Мы еще не в океане.
Мы шли из Омана к пакистанским берегам, и я конспирировал, связанный запретами консорциума:
— Шестьдесят три градуса восточной долготы! Как поняли? Идем по градусу и завтра-послезавтра упремся в берег!
'В Карачи идут, в Карачи идут', — делились догадкой Ессентуки и Москва.
— Лекарство получили?
— Да, получили, спасибо!
Заказать для Карло облепиху и мумие, уточнить метеопрогноз, переправить весточку на орбиту космонавтам, попросить помочь с транзитными визами… Как бы мы жили без Валерия и Кости? Просто не представляю!
— Тур и Карло просят позвонить в Италию и сообщить, что все хорошо. Ксюша, диктую номер. Лекко: Леонид — Елена — Константин — Константин…
Трески, шумы…
— Юрий, передайте Норману: тысячи людей каждый день просятся на частоту.
К концу плавания у нас насчиталось 350 собеседников из 43 стран. Не так уж мало.
— Семьдесят три, Юрий, от всех нас.
— Вас понял, семьдесят три. Будем заканчивать. Надо ставить парус, ветер поднялся. Все хорошо!
— Все отлично!
Как заклинание, как припев с обеих сторон…
26 января мы были на широте Карачи, в четырех-пяти десятках миль от побережья и шли вдоль него на восток. Тур послал радиограмму — через Бахрейн в Норвегию — с просьбой получить для нас разрешение на визит в Пакистан. Ответ пришел быстро. Нам дозволялось посетить любой пункт пакистанской территории.
Мы должны были ступить на землю близ устья великого Инда. Там, где причаливали некогда камышовые прапращуры 'Тигриса', откуда стартовали, возможно, и прародители шумеров, отправляясь заселять и цивилизовывать Двуречье.
Далее наш путь должен был продолжиться посуху, в глубь материка, к занесенному песками, сенсационно обнаруженному, таинственному, когда-то многолюдному, доарийскому, протоиндийскому городу Мохенджо-даро (на языке синди — Холм мертвых)…
Я не археолог, не филолог и не очень-то разбираюсь в этнографических проблемах. Но увиденное там меня потрясло. Мы приехали поздно вечером, переночевали в гостинице — и на утренней заре увидели город.
Он огромен, прекрасно распланирован. Широченные улицы, мощенные кирпичом. Кирпичные дома. Бани, бассейны, почти под стать нынешним. В городе была даже подземная канализация и водопровод. И всему этому великолепию — пять тысячелетий! И одновременно — немногим более полувека. Потому что именно в 20-е годы начались сенсационные раскопки в этой местности.
В музее Мохенджо-даро собрано множество любопытного, добытого при раскопках. Блюда, кувшины, украшения, каменные гири, статуэтки, оружие… И сотни амулетов-печатей.
Тур шел по музею, как собака по следу. Потом он хвастался, что его вело предчувствие. И предчувствие не обмануло. В витрине под стеклом лежала печатка, на которой различалось изображение плетеной лодки, с хижиной на палубе, с загнутыми кверху носом и кормой, — вылитый 'Тигрис'!
Тур, завидев кораблик, аж задрожал. Немедленно сфотографировать! Зачем же мы сюда ехали, если не за этим? Но тут возникли сложности: печатка лежала в витрине, под стеклом. А стекло бликовало, мешало съемке.
Мы попросили открыть витрину. Нам ответили, что это совершенно невозможно, категорически запрещено правилами. Санкционировать отступление от правил мог только лично министр туризма, и никто иной. Позвонили в министерство. Там не отвечали. Была пятница, выходной, о чем нам вежливо и напомнили.
Но ведь Хейердал в Мохенджо-даро — ситуация не совсем ординарная. И наши сопровождающие это прекрасно понимали. Они посоветовались и предложили такой план: мы выйдем на время из зала музея, а хранители откроют витрину и приблизят экспонат к ее стеклу. Затем витрину опять закроют, мы войдем в зал и начнем снимать.
Тур, ободренный частичным успехом, попробовал его развить: 'Давайте мы заодно сфотографируем печать в ваших руках'. Но здесь уж работники музея не уступили. Мы покинули зал и вернулись в него через несколько минут. Печать лежала теперь, прижатая вплотную к стеклу витрины. Видно ее стало намного лучше.
Карло вынул свои фотокамеры, специальные объективы, удлинительные кольца, фильтры для уничтожения бликов… Снимок был сделан. Тур торжествовал: одолел-таки бюрократизм.
Еще когда мы ехали в Мохенджо-даро из Карачи, то остановились — мало ли зачем — у какого-то болотца, заросшего камышом.
— Узнаете? — заулыбался Тур.
Действительно, в болоте рос иракский берди! Феноменально! Способность Тура натыкаться на искомое поистине внушала мистический трепет.
— А может, камыш здесь исконный житель?
— То-то и оно, что нет. Берди, насколько помню, в долине Инда не растет.
— Что ж, ты хочешь сказать, что…
— Именно! Его сюда завезли. Высеяли ненароком или намеренно, и он прижился!
— И пять тысяч лет дожидался встречи с нами, — пробормотал скептик Карло, но ввязываться в полемику не стал.
Корреспондентом советского телевидения в Пакистане был Александр Королев. Едва мы познакомились, он взял надо мной — следовательно, и над нашей экспедицией — действенное шефство. И — спасибо ему — предложил свою машину и себя в качестве водителя для поездки в нужный нам район. Этим он нас здорово выручил, потому что нанятый микроавтобус был совсем маленький и трястись бы нам в неудобстве и тесноте. А ехать в Мохенджо-даро ни много ни мало полтыщи километров в один конец…
У Саши были неотложные дела и, не дожидаясь остальных, пожелавших задержаться, мы вернулись с ним в Карачи. Я ночевал у него дома, а наутро, пригласив с собой телеоператоров, мы поехали к 'Тигрису', отдыхавшему у пирса.
Репортаж для 'Клуба кинопутешествий' снимался с разрешения Хейердала. Но все-таки, чтобы не дразнить гусей из консорциума, я на лодку никого не стал приглашать, да и сам не поднялся на борт, а стоял с микрофоном в маленькой лодочке на фоне 'Тигриса' и рассказывал. Моим товарищам возвращаться в Карачи было еще рано, я это знал и не беспокоился, поскольку на нашей ладье виднелись фигуры караульных.
После съемки поехал в наше консульство, выступил там перед сотрудниками, встретился с работавшими в Карачи советскими специалистами, а вечером мы пошли с Сашей в гости к его приятелям…
Отходили от Карачи 8 февраля и, как всегда, с приключениями. Волочась на буксире, запнулись о буй, отпихивались шестами, ногами и ободрали корму. Потом около суток болтались, ловя ветер, на внешнем рейде и даже выбросили плавучий якорь, чтобы не затащило обратно в порт.
Заболел Тур: его свалил приступ почечной колики, третий за время путешествия и самый сильный из трех. Шприц он отверг категорически, лег с грелкой — авось к утру полегчает. Не полегчало. Анализ мочи показал кровь и белок. Видимо, зашевелился камешек.
