— А ты пойди и посмотри, что они там делают.
Перед входом в хижину в наушниках, с микрофоном в руках расположился Норман. На него уставилась стеклянным глазом кинокамера Норриса. В общем, происходила обыкновенная съемочная показуха: Норман изображал радиоконтакт и болтал, что в голову взбредет, а Норрис его снимал.
Мне стало одновременно и обидно — нашли о чем трепаться, и радостно не пришло еще время переселяться на спасательный плот.
Как бы то ни было, положение мое оставалось щекотливым…
Не спалось. Включил приемник, настроился на московскую волну, и во владениях Его Султанского Величества вполголоса зазвучал наш 'Маяк'.
Весь следующий день прождали разрешения на визит в порт. Бумагу должен был подписать собственноручно султан, а Его Величеству было не до нас. У него был высокий гость из Сомали и неприятности на границе с Народно-Демократическим Йеменом. Поэтому получить пропуск для гражданина социалистической страны было особенно затруднительно.
В сумерках наконец пришла долгожданная весть: повелением султана нам было разрешено пришвартоваться у пирса, а также сходить на сушу, с семи утра до семи вечера.
Явился все тот же катер, привязался с правого борта и потащил нас к пирсу. И долго не мог выбрать, куда тащить. А когда выбрал, то на радостях так разогнался, что мы со всего маха ткнулись в бетон боком и кормой. Поперечина заскрежетала и сместилась вправо. Тур негодовал, полиция улыбалась…
Поздно вечером, когда мы ужинали на норвежском корабле 'Тур-1', представитель опекавшей нас 'Галф-компани' Лейв Торвелл сказал, что я, по-видимому, первый коммунист, который сошел на берег Омана не в кандалах. 'И все еще живой', — в тон ему добавил я…
Тур разбудил нас еще в полутьме:
— Мы должны стартовать не позже восьми, пока безветрие или легкий бриз, потому что дневной ветер постарается прижать нас к берегу и помешает нам отойти.
Отходить решили на веслах — силы имеются, сноровка есть, покажем провожающим класс. Дружно в восемь пар рук навалились. Гребли стоя, как гондольеры. Делали кинематографические лица, мужественно улыбались. Весла были тяжелые, лодка — тоже, но мы двигались.
Проползли мимо кораблей. Они гудели, сигналили, на палубах были солнечные искорки от направленных на нас объективов.
Прошло тридцать минут. Гребли. Пот застилал глаза, руки деревенели но гребли. Поворот, другой, вон уже и выход из гавани. Справа — гористая гряда, слева мол: бетонные болванки выстроились на манер противотанковых ежей.
Наконец вышли. Быстро подняли парус. Порыв ветра, и нас понесло прямо на бетонные ежи. Что будет? Страшно представить! 40 метров, 30 метров, 20 метров… К счастью, буксирный катерок оказался рядом. Норман бросил им конец, взревел мотор, и мы вскоре были вне опасности.
Буксир оттащил нас метров на двести, а там мы пошли самостоятельно. Ветер был южный, слабый, ему помогало течение — берега медленно удалялись. Когда они покрылись дымкой, провожатые покинули нас, приняв на борт кассеты с отснятой лентой.
Все! Больше никаких лоцманов и буксировщиков не предвидится! Теперь мы действительно были в море одни.
От Маската взяли к северо-востоку. Направление, безусловно, было выгодное — уходили от суши и приближались к древнешумерским трассам. Предстояло, правда, пересечь трассу современную, столбовую дорогу танкеров и сухогрузов. Таково уж было наше везение — это должно было произойти ночью.
Подготовились к этому старательно — зажгли фонари и подняли на мачту мигалку. В разгар вахты Детлефа и Эйч-Пи нам наперерез выскочило судно. Близость его становилась угрожающей, Эйч-Пи отчаянно засигналил ручным прожектором. Они резко свернули, обогнули нас с кормы, долго держали 'Тигрис' в луче, наудивлялись вдоволь и ушли.
Далее ночь нас щадила. На рассвете ветер переменился, изменили позицию паруса и двинулись на юг, а затем на юго-восток, как бы повторяя изломы береговой линии.
А одну ночь и одну вахту никогда не забуду. Случилось то, чего мы опасались, чего ждали и чего надеялись избежать.
Хлестал ливень, ветер усиливался, и мимо нас безостановочно, беспрерывно шли суда. Они проходили так близко, что нас обдавало теплом их машин. С них не отвечали на наши сигналы, на стальных палубах не было ни души, — огромные молчаливые роботы, летучие голландцы двадцатого века. Их форштевням было безразлично, что разрезать: волны так волны, 'Тигрис' так 'Тигрис'. Тупой чудовищной механической силой веяло от них…
Два судна проскользнули буквально о борт с нами. Возникло третье и четвертое: одно слева, другое справа. Хоть бы проскочить! Но огни быстро перемещались, сдваивались: это не два судна, это одно — гигантский танкер с надстройками на носу и корме, и он пересекал нам дорогу.
Мы с Карло, не помня себя, завопили, что есть силы замахали фонариками. Из хижины выскочил полуодетый Тур… Гул двигателей, море света, надвигающаяся стена, жар и что-то чудовищное, пролетевшее в десятке шагов. Разминулись… И не потому, что кто-то там принял меры, — просто курсы чуть-чуть не совпали.
Потом уже, глядя на карту с навигационной обстановкой этого района, я понял, куда мы попали в ту ночь. Два узких коридора, и по ним круглосуточное движение, караванами, составами, по автоматически соблюдаемой колее. А мы — пешеходы между экспрессами. И ладно еще, что между!
Пять раз в ту ночь мы были на грани катастрофы! Пять раз! Извините за обилие восклицательных знаков…
А однажды за сутки мы трижды меняли курс, причем по собственной воле ни разу. 16 января 1978 года, через четыре дня после того как мы вышли из Маската, мы находились от него в двадцати милях. То есть фактически не сдвинулись с места, хотя все четверо суток двигались без остановки. За эти четыре дня мы описали в Оманском заливе петлю и вернулись в исходную точку.
Стихия есть стихия.
Но вот хвост 'петли' стал удлиняться. Мы шли теперь курсом 120–130 градусов в направлении, примерно отвечающем нашим планам…
19 января 1978 года. Завтрашний день семидесятый с момента спуска лодки на воду. Около пятидесяти дней ушло на стоянки, ремонт и прочее. В общей сложности только три недели шли по маршруту…
Проснувшись, я узрел солнце в правом дверном проеме, где ему не полагалось бы быть.
— Мы свернули? — спросил я Тура. — Какой курс?
— Постарайся угадать.
— Неужели норд?
— Норд-ост. Держим шестьдесят градусов.
— Значит, и впрямь к Инду?
Океан наконец-то объявил свою волю. Не Мадагаскар, не Африка — нас ждала долина Инда. Тур сиял и важничал, словно это он сам заставил небесную канцелярию обеспечить нам выгодный маршрут…
Говорил с Москвой, давал интервью Вадиму Белозорову и предложил организовать радио-контакт 'Тигриса' с орбитальной станцией 'Салют-6'. Это было бы прекрасно — беседа 'прошлого' Земли с 'будущим'. Во мне зашевелился телевизионный журналист.
Наши радиомосты держали, как атланты, друзья-коротковолновики Валерий Агабеков в Ессентуках и Константин Хачатуров в Москве, мастера высокого класса, призеры международных соревнований. Схема связи была такая: борт 'Тигриса' — Кавказские предгорья — столичный радиоклуб телефонная трубка в моей квартире.
— Юра, все у нас хорошо! Дома — хорошо, на работе — хорошо, у бабушек — хорошо!
Понимал, что Ксюша читает по бумажке, бережет эфирное время. Перечисляла знакомых: у того-то большой успех, у того-то большая радость. Привет от тех-то, тех-то и тех-то — целый список, как в деревенском письме: 'А еще кланяется тебе…' Важно было никого не пропустить, чтобы человек знал, что его помнят. Совсем не смешной обычай.
— Звонили со 'Славска' из Басры, интересовались делами на лодке, передали привет и лучшие
