Она резво подбежала к нему, принялась пристально изучать его гневное лицо. Ему и прежде приходилось видеть такой тревожный, волнующий и пытливый взгляд на лицах тех, кто вначале чего-то хотел недосягаемого, а теперь вдруг понял, что теперь это доступно, можно протянуть к нему руку и ощутить. Чего же она так сильно хотела?
— Не убивайте его сейчас. Пока не убивайте. Гилберт закачал головой, выражая полное безразличие к ее словам. Никогда прежде она его не просила, только требовала.
— Вы пытались испробовать свой шанс с ним вместе, и ваша смешная затея не привела ни к чему, кроме как к унижению. Теперь пусть заплатит за изнасилование.
— Вот-вот. Именно поэтому я прошу вас пощадить его жизнь сейчас.
Она прикоснулась к его руке, — впервые на его памяти она это сделала сама, без подсказки с его стороны.
— Если вы уготовили для него скорую смерть, то мы можем в таком случае никогда не найти золото, и в результате нанесенный моей чести урон останется без отмщения. Я хочу заставить его пострадать, так же как и я. Хочу увидеть, как он будет унижен, так, как он унизил меня. Но сделать это собственными руками. В вашей власти, Гилберт, выполнить мою просьбу. И имейте в виду, я не останусь неблагодарной.
Прикосновение ее руки, мольба в глазах, ее дрожащее тело — все, казалось, было предназначено для того, чтобы унять его гнев по отношению к ней. Розоватый туман пропал у него перед глазами, но он инстинктивно чувствовал что-то неладное.
— Отношения между нами изменились, не так ли? — На ее губах заиграла соблазнительная улыбка.
Что же было в этой женщине, что его постоянно очаровывало? Правда, у нее было красивое тело, красивое лицо, но ведь многие женщины обладали куда большей соблазнительностью. У нее не было золотистых волос, как у сакских женщин, не было румяных щек, черных, как смоль кудрей, как у многих норманнок. У Марии были каштановые волосы, у нее были карие глаза; ее могли вообще не замечать годами в среде модно одетых, аристократических женщин высшего норманнского общества. И вот все же она стояла перед ним, ее обычные карие глаза блестели невыплаканными слезами, губы дрожали, на ней было неопрятное, разорванное сакское платье, и все же она для него была самой соблазнительной, самой желанной из всех женщин на свете.
Он попытался избавиться от мыслей, вызывающих у него эту слабость. Гилберт решил подойти к ситуации с другой стороны, как воин, и на его губах появилась довольная улыбка, когда он осознал, каким мощным положением он обладал. Сегодня утром он приехал сюда, к хижине, чтобы поймать сакса, и он это сделал. Он хотел казнить сакса на глазах у жителей, не проливать его дрянной крови здесь, чтобы не вызывать излишних слухов, которые вполне могут превратить его в мученика.
К тому же Мария просила сохранить этому саксу жизнь. Да, Бог явно был расположен к нему, Гилберту Криспину, сегодня! Он мог, конечно, исполнить прихоть Марии, мог заставить ее оказаться в неоплатном долгу, притворяясь, что готов постоять за нее и отомстить ее обидчику. Только он знает, когда должна слететь голова сакса с плеч, слететь на глазах у всех жителей Лэндуолда, чтобы они наконец осознали, кто здесь является истинным хозяином.
— Не хотите ли вы заключить со мной сделку, Мария? — спросил он, пытаясь скрыть свое ликование от того, что она вот-вот угодит в расставленную им западню. — Эта сделка сохранит жизнь саксу.
— Да, хочу.
— Что бы я ни попросил?
Она долго молчала, уставившись в дверь, словно ответ на этот вопрос лежал где-то там, за ее пределами. Но там никого не было, кроме сакса. Гилберт провел рукой по кольчуге, и она заскрипела, зазвенела, отнюдь не случайно напоминая ей о его значительно превосходящей ее силе.
— Я сделаю, что потребуется от меня. То, что вы попросите, — прошептала она чуть слышно.
От одержанной победы он радостно встрепенулся. В хижине было почти темно, двери были закрыты, окно затянуто шкурами, а огонь, который согревал ее всю эту ночь, потухал, в нем оставались лишь тлеющие головешки, но он отчетливо ее видел. Он подошел к ней, крепко сжал за плечи, повернул к себе, чтобы поглубже заглянуть в ее тревожные, обманчивые обычные карие глаза, порадоваться в душе тому болезненному предательству, от которого ей скоро придется немало пострадать. Боже, как он будет упиваться ее терзаниями, и у него в руках было такое средство, которое позволяло ему продолжить это наслаждение, продлить эту испытываемую радость.
— Еще не поздно.
— Что не поздно? — Он чувствовал у себя на щеке ее нежное дыхание.
— Для моего предложения. Брак между нами. Мы построим для Хью дом, и будем вместе вместо него управлять этими землями.
— Это отличный план, Мария. Для этого нам не нужно сейчас здесь ложиться у огня, хотя вы и запятнали свою честь.
— Значит, вы все равно хотите на мне жениться?
Ему очень хотелось знать, исказилось ли его лицо в эту минуту, не выдало ли, как страстно он ее желает, как это она совсем недавно заметила у него в глазах.
— Вы не должны хотеть меня сейчас. Во всяком случае не сразу после того, как он так дурно со мной обошелся.
— Я продемонстрирую вам, чего мне хочется, а чего нет. — Он грубо заключил ее в объятия и прильнул своими губами к ее губам.
На какую-то секунду она принадлежала ему, целиком только ему, хотя она продолжала стоять неподвижно, опустив руки, напрягшись всем телом. Потом она начала вырываться из его объятий с яростью загнанного в капкан барсука.
— Вы, как всегда, лжете! Ничего между нами не изменилось! — зарычал он, когда она выскользнула из его рук, стараясь подавить в себе болезненное чувство из-за ее отказа. Была уязвлена его мужская гордость. Боже праведный, он чуть было снова не подпал под ее чары. — Если бы вы оказали такое же сопротивление саксу, не думаю, чтобы ему удалось завладеть вами вчера ночью. Отлично. Если не будет сделки со мной, не будет и с ним.
Она продолжала пятиться назад, быстро и ловко вырвав руку, прикрывшись ею словно от страха получить неминуемый удар. Бледная, вся трясущаяся, она стояла, в сумрачном свете хижины.
— Я не могу вас сейчас поцеловать, — сказала она, едва выговаривая слова, чувствую глубокую агонизирующую боль в сердце. — Его прикосновение… то, что он сделал со мной, Гилберт… Боюсь, что после этого я не смогу выдержать прикосновения никакого другого мужчины.
Незнакомое чувство стыда обожгло его из-за столь грубого отношения к ней. Кто же она на самом деле — милая лгунья или же на самом деле жертва? Он сам видел, как женщины, которых называли «военными трофеями», выбирали яд или вспарывали себе ножом вены, чтобы только не отдаться еще одному мужчине. Боже праведный, что произошло бы, если бы она на самом деле покончила с собой, не предоставив ему никакого шанса, чтобы насладиться ее телом, о чем он так мечтал все эти долгие годы?
— Вы не наложите на себя руки? — спросил он.
— Нет, — ответила она. — Я этого не сделаю. — Она стояла, продолжая трястись всем телом. Он стоял напротив, будучи уверен только в одном, — нет, ей нельзя доверять ни в чем.
— Если мы намерены заключить брак, то я заявлю о своих супружеских правах, — предостерег ее он.
— Я знаю об этом.
— Кроме того, мне не хотелось бы прибегать к силе, как поступил бы с вами он, но все же при необходимости могу пойти и на это.
— Я прошу лишь о короткой передышке, — сказала она. — Пусть отец Бруно устранит любые возможные препятствия на пути к нашему браку. К тому времени мне, несомненно, удастся преодолеть это глупое отвращение.
Все эти формальности со священником могут занять несколько недель, может, месяц-другой. Разве это срок для человека, прождавшего целые годы?
— К тому времени у меня не возникнет к вам никаких вопросов, — добавила она.
