еще жил.
Значит, оставалась надежда.
— Не желаете ли выслушать мою исповедь, отец Бруно? — спросила она. — Если бы ей удалось хотя бы на несколько минут остаться наедине со священником, она могла бы ему все объяснить в отношении Ротгара…
— И мою тоже, — поспешил добавить Гилберт. — Мы с ней должны освободиться от всех прежних прегрешений до заключения брака.
— Нет! Только мою одну. — Мария смотрела в упор широко раскрытыми, умоляющими глазами в глаза священника.
— Мария! — окликнул ее Гилберт угрожающим тоном.
— Я просто хочу сказать, что мои грехи таковы, что мне необходимо поговорить о них наедине со священником.
— Думаю, это не пройдет, — сказал Гилберт. Он видел ее насквозь.
— Мы заключаем брак сегодня, Мария, и какие могут быть тайны между мужем и женой?
Отец Бруно беспомощно заморгал. Надеясь, что он целиком пришел в себя, Мария неслышно, одними губами прошептала:
— Нет, прошу вас, только не с ним. Ей сразу полегчало, когда кратковременный, охвативший отца Бруно шок прошел, и, он, казалось, дал ей знак, что понял.
— Ах, нет, не сегодня, отец Бруно…
— Нам еще предстоит доказать, что оба вы можете вступить в брак и что между вами нет кровного родства.
— Что такое? — заорал Гилберт, и на его лице появилось выражение озадаченности. Она попыталась, вся дрожа, получше спрятать свою благодарность священнику и, сложив благочестиво руки, склонила голову.
— У вас могла остаться жена в Нормандии, — объяснял отец Бруно с присущим священнослужителю терпением. — И кто может поручиться, что вы не состоите с этой женщиной в прямом кровном родстве? Тем более во время всеобщего покаяния церковь особенно строго запрещает подобные церемонии…
— Будь проклята ваша церковь!. — заорал Гилберт. — Любой из наших может в этом плане поручиться за меня.
— В таком случае вам грозит лишь короткая отсрочка, — сказал отец Бруно. Слова господина Хью будет вполне достаточно.
Ротгар глухо рассмеялся. Мария обменялась взглядами с Гилбертом; тот отвернулся, будучи, вероятно, не готовым еще рассказать священнику об истинном состоянии здоровья Хью. В глазах священника светился разум.
— Хью еще не до конца оправился от лихорадки, я вам об этом говорила, сказала Мария. — Может, ему потребуется определенное время… прежде чем он даст свое согласие. Нужно благодарить Бога за это, — поспешила тихо добавить она.
— Очень жаль. — Отец Бруно нахмурился, пытаясь сосредоточиться. Вдруг лукавая улыбка разгладила его морщины. — Существует и другой путь.
— Какой? — спросил его Гилберт, а сердце Марии при этих словах екнуло.
— Скоро мы будем отмечать пасхальное воскресенье. В прошлом воскресение Христа праздновалось особенно пышно. Любой крестьянин имел право прийти к господскому дому накануне вечером, чтобы принять участие в празднестве, нарушить Великий пост и попросить у владельца о каком-либо одолжении. Ну, если и сейчас господин Хью намерен продолжать соблюдать такой обычай, то меня могут в таком случае переубедить, и я обвенчаю вас сразу после святого дня, ну, скажем, в понедельник на пасхальной неделе.
— Хью не обладает большим богатством, — сказала Мария, лихорадочно пытаясь придумать способ, чтобы заставить священника отказаться от задуманного, что, по ее мнению, сильно смахивало на желание получить в таком случае взятку… Все его финансовые средства уходят на строительство замка. Можете себе вообразить, как Филипп тут же отправится к Вильгельму и сообщит ему, что Хью одаривает людей, а замок по-прежнему недостроен. Вильгельм без колебаний…
Отец Бруно перебил ее, замахав руками.
— Потребности у людей очень невелики. Один может добиваться права на выращивание еще одной дополнительной свиньи, другой может попросить немного шерсти, чтобы соткать теплые пеленки для младенца. Как видите, миледи, удовлетворение таких незначительных просьб во многом может укреплять узы дружбы с вашими народом, привлекать его на вашу сторону, и они с большим рвением будут продолжать строительство замка.
— Мне кажется, неплохой план, — сказал Гилберт, согласно кивая головой. Он теребил пальцами подбородок, а жестокая улыбка не сходила у него с лица.
— Ну а если кто-то потребует от Хью большего, чем он в состоянии дать, я постараюсь переубедить просителя искать другой милости.
Рука у Марии еще сильнее заныла, напоминая ей о некоторых методах переубеждения, к которым прибегал Гилберт.
— Я прошу о первом одолжении, — сказал Ротгар.
Гилберт выругался, рука его тут же схватилась за рукоятку меча.
Он прислонился к стене конюшни, бедра, цепи скрывали его покрытые шрамами запястья и позвякивали, доставая до покрытой соломой земли. Тени скрывали следы от расправы над ним, но она все равно все видела и знача, что здесь произошло. Гилберт, может, и размахался кулаками, но во всем этом виновата она. От нее эти побои! Туника его была распахнута на шее, демонстрируя ее четкие линии. Могла ли она теперь прижаться к нему, объяснить все так, чтобы он наконец понял.
— Когда я слышу твое блеяние, у меня чешутся руки, в которых я сжимаю меч, — заворчал Гилберт. — Тебе следует понять, что молчание — это большая добродетель, сакс.
— Как и тяжкий труд, — резко возразил Ротгар. Но я только хочу ускорить завершение твоего дела, норманн. Пошли меня работать на строительство замка. Я постараюсь, чтобы там больше никто не причинял ему ущерба.
— Ха! Да ты сразу отроешь свои сокровища и тут же смоешься. Лучше впустить в овчарню волка…
— Сокровища? — встрепенулся отец Бруно. Не обращая внимания на священника, Ротгар ответил:
— Не волка, норманн, а хорошую собаку, которая гонит стадо овец туда, куда надо, чтобы они ненароком не сорвались со скалы в бездну и не погибли.
Гилберт презрительно хмыкнул. Отец Бруно одобрительно кивнул головой:
— В этой идее есть что-то ценное, сэр Гилберт. Я лично очень обижен на Ротгара, весьма им недоволен, но ведь местные люди по-прежнему его обожают и чтят.
— Он убежит при первой же представившейся возможности, причем, несомненно, прихватит с собой сокровища, а заодно уведет немало здоровых, работоспособных мужчин.
— Все равно от меня будет больше толку, если я не буду и впредь сидеть здесь с оковами на руках, — съязвил Ротгар.
— Откуда такое неодолимое желание, сакс, а? Пожав выразительно плечами, Ротгар добавил;
— Лучше умереть от тяжкого труда, чем от скуки в этой конюшне. — Он бросил взгляд на Марию. — Кроме того здесь время от времени чувствуется такая вонь, от которой выворачивает наружу все кишки.
— Можно привозить его сюда ночевать, — предложил отец Бруно. — А лучше соорудить ему небольшое пристанище возле склада строительных материалов. Там можно поставить стражу, чтобы она приглядывала и за ним, и за другими.
Произнеся слово «вонь», Ротгар взглянул ей прямо в глаза. Нос у него сморщился, губы искривились, словно ее вид, долетавший до него ее запах являлись чем-то невыносимым для него.
— Мария, — подтолкнул ее Гилберт. Она посмотрела на него из-под полуопущенных ресниц, чувствуя всю тяжесть своего несчастного положения.
