Андрей Валентинов
Дезертир
Вполне справедливо утверждение, что в этом мире нет ничего мертвого и то, что мы называем мертвым, лишь изменилось…
История сделает только одно: она пожалеет людей, всех людей, ибо всех постигла горькая доля.
Действие 1
Некий шевалье пытается найти «Синий циферблат», или Париж в 1793 году
Небо было серым и плоским. Оно находилось совсем рядом – только протяни руку. Но я знал – это мне не по силам. Я не мог двинуться, не мог даже закрыть глаза, чтобы очутиться в спасительной темноте. Все потеряло смысл перед беспощадной истиной, близкой и безликой, как эта неровная, шершавая небесная твердь.
Я умер.
Я умер, и умер давно.
Голоса возникли внезапно – неясные и приглушенные, хотя говорили, как мне почудилось, совсем рядом. Вначале я не мог разобрать ни слова, но затем смысл стал доходить, словно кто-то, сжалившись, вновь даровал способность понимать уже ненужную мне человеческую речь. Те, что никак не хотели оставить меня в покое, были чем-то недовольны, голоса звучали раздраженно и зло.
– Еще один!
– Да пошли отсюда! Он же мертвый!
На миг я испытал облегчение. Да, я мертв, и пусть меня оставят в покое – одного, под серым холодным небом. Но голоса не стихали, они звучали все ближе, и вот небо дрогнуло. Вначале я не понял, но затем кто-то далекий и невидимый подсказал: меня приподняли, мне повернули голову…
– Хорош!
– Брось его, сержант! Вон их сколько!
Надо мной склонились тени – неясные, размытые контуры, в первый миг показавшиеся громадными, неправдоподобно высокими. Небо исчезло, мою голову вновь повернули, темная тень коснулась шеи…
Удивленный свист. Призрак, склонившийся надо мной, распрямился.
– Живой! Гражданин лейтенант, этот жив!
Жив? Я хотел тут же возразить, но не смог даже шевельнуть губами. Наверное, этот, кто подошел ко мне, на войне совсем недавно, если путает такие очевидные вещи…
…На войне! Я вспомнил! Меня убили на войне. Но не в бою, а как-то иначе. Впрочем, это уже все равно. Сейчас тот, кого назвали лейтенантом, подойдет и велит оставить меня в покое. Я мертвый, все, что со мной хотели сделать, уже сделано…
Второй призрак – такой же неясный, еле различимый на фоне серого неба, на миг оказался совсем рядом.
– Да, живой… Странно, он же весь в крови!
На миг я ощутил обиду и злость. Что они там, ослепли? Почему меня не хотят оставить в покое? Что им нужно?
– Приколоть, гражданин лейтенант?
Если бы я мог усмехнуться, то, конечно, сделал бы это. Нашли чем напугать! Меня, мертвого!..
– Погоди, гражданин Посье. Посмотри документы…
Меня вновь приподняли, темное пятно оказалось у самого лица. Кажется, обшаривают карманы… И вновь я ощутил злость – за такие вещи расстреливают! Мародеры! Был бы я жив…
Снова свист – удивленный, даже растерянный.
– Деньги! Ого! Гражданин лейтенант!
– Фальшивые?
На мгновение мне захотелось, чтобы деньги, которые они вытащили у меня из карманов, оказались непременно фальшивые. Из олова. Или даже из свинца, еле покрытого серебром…
– Настоящие вроде… Гражданин лейтенант! Вот! Вот!
– Что это?
Заминка. Тени были по-прежнему рядом. Что-то их заинтересовало, что-то необычное. Я уже понимал – не деньги. Что-то лежало у меня во внутреннем кармане, и это «что-то» сейчас внимательно разглядывается теми двумя, которые никак не хотят оставить меня в покое.
– Гражданин… Гражданин Шалье…
Голос звучал совсем по-другому – негромко, виновато. Тень склонилась совсем близко…
– Гражданин Шалье! Вы меня слышите?
И вновь хотелось объясниться. Я не Шалье! У меня была фамилия, было имя – когда-то, когда я был жив. Но эта фамилия звучала совсем иначе! Наверно, меня спутали с каким-то другим человеком – с гражданином Шалье, который действительно жив, которому, конечно же, надо помочь…
– Да…
Вначале я не понял, откуда донесся голос, но затем с изумлением сообразил, что это мои губы шевельнулись и это я попытался ответить – негромко, еле слышно…
– Гражданин Шалье! – Теперь в голосе лейтенанта звучала радость. – Все в порядке! Вы среди своих! Я – лейтенант Дюкло из роты Лепелетье![1] Сейчас позовем врача…
– Не надо, лейтенант. Я не ранен…
Я ответил, не думая, хотя и не солгал. Врач мне не нужен, и я не ранен. Но откуда-то издалека, словно с края света, донеслась странная мысль. Солгал не я, солгал он. Я, кем бы я ни был когда-то, не среди своих. Свои не называют друг друга нелепым словом «гражданин». И в той армии, где я когда-то служил, не было и не могло быть никакой роты Лепелетье. Роты должны иметь номера…
И вдруг я понял, что призраки исчезли. Вместо неясных расплывчатых силуэтов передо мной были люди – обычные молодые парни в синих шинелях с белыми ремнями. Тот, что слева, наверно, лейтенант – на его треуголке я заметил большую трехцветную кокарду…
Трехцветную? Я ощутил какую-то странность. Кокарда не должна быть трехцветной! Она должна быть белой! И шинели не могут быть синими! Синее носят враги…
Все стало на свои места. «Синие»! Мы так и называли их – «синие»! Каратели… Убийцы… Рота Лепелетье – кажется, тот, кем я был раньше, слыхал о такой!
– Вы – из Внутренней армии?
– Так точно, гражданин национальный агент![2] Только вы не разговаривайте. Нельзя вам! Эй, где там врач?
Национальный агент? Эти слова мне ничего не сказали, но теперь я уже понимал, что случилось. Меня приняли за другого – за национального агента Шалье, который в отличие от меня жив и даже не ранен. И виной этому документ – тот, что вытащили из внутреннего кармана моего камзола. И вдруг я вспомнил, как выглядит этот документ – большая, плотная, чуть желтоватая бумага, сложенная вчетверо, с загнутым уголком. Да, эту бумагу я помнил, как и то, что я не имел к ней никакого отношения. Мне ее дали – перед самым концом, перед тем, как я увидел склонившееся надо мною серое небо…
– Где тебя носит, гражданин? Скорее!
Эти слова относились явно не ко мне. Рядом были по-прежнему двое, но вместо молодого парня в треуголке – того, кого лейтенант называл гражданином Посье, оказался кто-то другой – средних лет толстячок с небритым подбородком и в совершенно штатского вида шляпе.
– Где тебя носит, гражданин Леруа? Скорее!
Сейчас все выяснится! Этот Леруа (неужели нельзя сказать «господин Леруа»?) явно врач. И каким бы он ни был скверным врачом, он, конечно же, определит, что я мертв. И тогда меня оставят в покое. В покое… Большего мне не хотелось, да и невозможно мечтать о чем-либо другом такому, как я. Ведь мне уже ничего не надо…
И тут я вновь ощутил беспокойство. Нет, я ошибался! Что-то мною не сделано! Что-то важное! Да, в этом-то все и дело! Они принимают меня за живого, потому что я сам не могу отпустить себя! Серое небо совсем рядом, но туда дорога закрыта, потому что не сделано нечто важное – настолько, что я готов притвориться живым, как бы нелепо это ни звучало…
