один. В тоне, которым об этом писалось, явно слышалось сожаление. Итак, двадцать девять убиты, один бежал – а толпа, почуяв кровь, бросилась к тюремным воротам.
Далее шла выписка из показаний некоего Станисласа Майара. Сей гражданин, в свое время, оказывается, лично зарубивший коменданта Бастилии, теперь возглавил революционную «тройку», решившую разобраться с заключенными в тюрьму Аббатства «аристократами». Судьба сорока двух гвардейцев была решена сразу. На жаргоне гражданина Майара это называлось «отправить в Лафорс». «Лафорс» находился тут же – обреченных закалывали заранее припасенными пиками. Впрочем, некоторым пик не досталось, их добивали топорами.
…Внезапно вспомнилось – секция Пик, оплот гражданина Робеспьера. Выходит, название дано не зря!
Гвардейцы встретили гибель по-разному. Но среди просьб о пощаде, проклятий, предсмертных криков гражданин Майар все-таки запомнил ледяное спокойствие Антуана Пари. Со словами «Плевал я на вашу смерть!» он шагнул прямо в толпу – и через минуту его голова уже красовалась на пике…
Так… Я вновь прикрыл глаза и откинулся на спинку стула, приводя мысли в порядок. Гражданин Пари явно прибавил хлопот славным якобинцам. Гвардеец плевал на смерть – и это не было бравадой. Хотя бы потому, что через четыре месяца «коренастый с синим лицом» человек вошел в ресторацию Феврье…
Последняя бумага оказалась совсем свежей, недельной давности. Уже после первых строчек стало ясно – Смерть, два раза промахнувшись, все-таки взяла свое. Труп находившегося в розыске Антуана Пари был обнаружен в одной из деревенских гостиниц Пикардии. К изумлению местных национальных гвардейцев, взломавших дверь запертого номера, тело не только не подавало признаков жизни, но и было покрыто многочисленными ранами, причем кровь давно запеклась, а в воздухе явно слышался запах разложения. При этом, судя по показаниям хозяйки, Антуан Пари прибыл в гостиницу накануне, находясь в добром здравии. Правда, хозяйку смутил странный цвет лица постояльца – синий, словно тот был с перепоя…
Еще раз просмотрев документы, я сообразил, что пропустил нечто важное, и вновь вернулся к началу. Антуан Пари, дворянин, зачислен в Королевскую гвардию в 1784 году… Стоп, откуда он родом? Ответ я нашел тут же – будущий гвардеец родился в Бриньогане. Название мне ничего не говорило, и я пожалел, что не догадался купить карту.
Одна из свечей предательски мигнула и погасла. Я хотел зажечь новую, но передумал. Читать больше не стоит, да и главное я уже понял. И это главное…
Глоток граппа обжег горло. Я с трудом перевел дыхание. Меня не обманули – в бутылке оказалось именно то, что обещано. И вновь, как когда-то у костра, я понял, что огненный напиток не пьянит. А ведь кружка граппа способна свалить с ног королевского гвардейца! Такого, как покойный Антуан Пари…
Амару ждал меня в центре Вандомской площади возле полуразрушенного пьедестала, где когда-то поднимал копыта бронзовый конь Короля-Солнца. Я не помнил этих мест, но говорливый кучер успел подробно поведать и о разрушенном монументе, и о Клубе якобинцев, выходящем окнами на площадь, и даже о подземном ходе, когда-то прорытом под площадью: некий шевалье пожелал быть похороненным аккурат под копытами королевского коня. Очевидно, именно его кости, если, конечно, склеп уцелел, попирал сейчас башмаками гражданин Амару, кутавшийся в теплый длинный плащ. Утро действительно выдалось на диво холодным.
– Я получил вашу записку, – начал я. – Мы же договаривались…
Амару кивнул и поморщился:
– Все к черту! Сегодня чуть не подал прошение об отставке. К счастью, вовремя вспомнил, что с моей должности уходят только на площадь Революции…
Сама площадь Революции находилась в пяти минутах ходьбы, но я специально попросил кучера, чтобы тот объехал ее стороной. Смотреть на хитрое изделие доктора Гильотена не хотелось даже издали.
Чернявый нерешительно оглянулся.
– У нас на первом этаже кофейня, но вам там показываться не стоит. Мы и так нарушаем правила…
«У нас», очевидно, означало в Якобинском клубе, здание которого стояло совсем рядом. Спорить я не стал – пить кофе в подобном месте не тянуло.
Мы свернули налево и оказались на широкой улице, почти пустой, несмотря на то, что утро уже вступило в свои права.
– Давно тут не были? – усмехнулся Амару, заметив, как я оглядываюсь. – Да-да, та самая. Улица Сент- Оноре. Самый короткий путь из Консьержери до площади Революции. Через час здесь будет не протолкнуться.
Я понял – именно по этой улице возят смертников. «Связками», как скотину на убой. Где-то здесь проводит долгие часы мадам Вязальщица. Впрочем, она занимает место поближе к площади.
– Дом впереди видите?
Я пожал плечами. Дом казался совершенно обыкновенным, разве что излишне скромным для этих мест.
– Если это дорога на тот свет, то здесь, вероятно, проживает Цербер?
Амару бросил на меня быстрый взгляд.
– Действительно не знаете? Или…
Оставалось удивиться как можно естественнее.
– Здесь действительно квартирует Цербер. Друзья обычно зовут его Максимилианом Робеспьером. Вон, второй этаж – его окна…
Окна второго этажа оказались закрыты ставнями. Внезапно представилось, как гражданин Неподкупный выглядывает в щелку в ожидании первой телеги с обреченными. Оттуда, со второго этажа, превосходный обзор…
Мы завернули в небольшое кафе. Амару здесь явно знали. Хозяин махнул полотенцем, и один из «мальчиков» принес нам полный дымящийся кофейник.
Я ждал начала разговора, но чернявый не спешил – цедил кофе, время от времени настороженно поглядывая по сторонам. Наконец он оставил чашку, наклонился через стол и впервые улыбнулся.
– У меня уже мания преследования, гражданин Шалье. Все кажется, что за соседним столиком сидит какой-нибудь дружок Шометта или Эбера, не к ночи будь помянут! Итак…
Он держал паузу, и я воспользовался этим, чтобы закурить. Амару хмыкнул:
– Вот видите! Смотрю и думаю, почему вы бросили трубку и перешли на «папелито». Гражданин Шовелен рассказывал, что подарил вам в Лондоне какую-то особую трубку из турецкой вишни…
Я не ошибся – тот, чей документ лежал у меня во внутреннем кармане, действительно курил трубку. Амару наблюдателен. Возможно, он заметил не только это.
– Меня подменили, – сообщил я, пуская кольцо дыма. – Я не агент Шалье. Я страшный роялистский шпион!
– К сожалению, нет, – Амару даже не улыбнулся. – Много бы я дал, чтобы вы были шпионом! Черт! Они что там, у д'Антрега, невидимки? Даже де Батц не смог до них добраться!
Спорить я не стал, но порадовался, что барон – из страха или из жадности – не был достаточно откровенен с чернявым.
– Я попросил вас прийти, гражданин Шалье, потому что дело зашло слишком далеко. Мы были согласны потерпеть месяц-другой, чтобы закончить операцию красиво. Но сейчас не до красоты. Сегодня утром я узнал, что в Кобленце получили сведения о проекте «Лепелетье»…
Поистине, гражданин де Сен-Фаржо не давал мне проходу! Впрочем, то, о чем узнали в Кобленце и на что намекал де Батц, едва ли прямо связано с мануфактурщиком-цареубийцей.
– Если шпион сидит к Комитете общественного спасения, – я развел руками, – следовало ожидать…
Амару как-то странно посмотрел на меня и мрачно усмехнулся:
– О проекте «Лепелетье» ни разу не докладывали на Комитете общественного спасения. Он вообще не проходит по бумагам Конвента. Его финансирование ведется из фонда «Вальми»…
Чернявый вновь сделал паузу, очевидно, давая мне возможность оценить сказанное. Я кивнул, хотя, конечно, ничего не понял. Вальми – возле этого городишки «синий» генерал Келлерман слегка потрепал маршала Брауншвейга…
– Весь проект состоит из трех отдельных программ. Даже если среди исполнителей имеется предатель, весь проект он «засветить» не сможет. Карно – и тот знает только о двух программах из трех. И вот,
