то серым, похожим на стальные опилки. От нее к окну – толстый провод…
– Позвольте… Но… каким образом?
– Нравится, хе-хе? – Леметр явно был доволен моей реакцией. – А ведь простейшая вещь! Даже удивительно, что до нее додумались только сейчас! Еще год, два – и подобное начнут применять всюду. Но пока…
Он поколдовал с проводами, и тут же послышалось легкое шипение. Сверкнула белая искра – заработала стоявшая в углу гальваническая батарея. Леметр положил широкую ладонь на рычажок, укрепленный сбоку от одного из цилиндров, вновь взглянул на часы…
– Еще пять минут… Объяснить? Или и так все ясно, господин, хе-хе, черный мушкетер?
– Химики придумывают порох, господин академик, – невольно усмехнулся я. – Мушкетеры стреляют. Объясните!
Он удовлетворенно потер руки.
– А ведь все так просто! Особенно после того, как великий Декарт допустил существование эфира, а Ньютон всерьез занялся передвижением электрических разрядов в атмосфере. Когда идет гроза, в эфире появляются волны – электрические. Эти волны легко уловить…
Ладонь прикоснулась к колокольчику.
– Это грозоотметчик. Когда приближается электрический разряд, он звенит. Эту игрушку изобрели еще пять лет назад. Ну что, хе-хе, догадались?
Загорелое лицо улыбалось. Похоже, Леметру было весело ставить в тупик бывшего черного мушкетера. Да, все верно. Мушкетеры стреляют. Химики изобретают порох. Колокольчик звенит при грозе… Я представил, как за высоким стрельчатым окном сгущаются тучи, где-то далеко, у самого горизонта, уже сверкают молнии…
– Этот прибор может предупредить о приближении грозы, – неуверенно проговорил я. – И… И можно узнать, насколько гроза сильна…
– Неплохо, хе-хе, неплохо, – одобрил Леметр. – С этого мы и начинали. Ну что, подсказать? Вот если бы вы, Франсуа, отсидели год-другой в Бастилии, то догадаться было бы легче!
В Бастилии? Похоже, мой собеседеник – мастер загадывать загадки! Но я уже чувствовал азарт. Тюрьма – и эта старая церковь. Узник Бастилии – и академик Леметр. Нет, не так! Узник Бастилии – и подпольщик Леметр, которому надо срочно «вправить мозги» неосторожному графу д'Антрегу… Темная камера, ночь, невидимые соседи за стеной…
Догадка поначалу ошарашила, но затем я внезапно почувствовал уверенность. Как бишь он изволил выразиться? Простейшая вещь? Ну, не такая и простейшая…
Я подошел к столу, покосился на ухмылявшегося академика и легко ударил костяшками пальцев по дереву. Стук! Стук! Стук! Короткая пауза… Стук! Стук!
– Арестантская азбука, господин Леметр! Если сигналы можно было бы не только принимать, но и посылать…
Усмешка исчезла, голубые глаза взглянули пристально, в упор. Губы сжались.
– Браво, Франсуа! Браво! Неужели сами догадались?
Я развел руками. Леметр покачал седой головой:
– Да… Признаюсь, посрамлен в своем, хе-хе, неверии! Ну, значит, остальное объяснять не нужно.
– Это? – я кивнул на колбу с серыми опилками.
– Да. Когерер. Провод идет на крышу, там мы установили, хе-хе, громоотвод. Изобретение друга Французской Республики гражданина Франклина. Так, во всяком случае, считается. Монмартр… Простите, хе-хе, Монмарат – самая высокая точка в Париже, волнам ничто не мешает…
– Неужели до самой Венеции? – поразился я, кивая на странный прибор. Все еще не верилось – гальваническая банка, пара цилиндров, колокольчик, колба с опилками под названием когерер…
– До Венеции, Лондона и Кобленца. Пока… Через несколько лет можно будет посылать привет прямиком друзьям Франклина в Филадельфию. Верите?
– Нет. Пока еще – нет.
Я представил себе океан – тысячи лье без единого клочка суши, темно-серые волны, уходящие за горизонт, неизведанные глубины, откуда нет возврата. Если бы на фрегатах Лаперуза был такой когерер, д'Антркасто успел бы вовремя…
– Воля ваша, сударь! Ну, пора…
Он вновь взглянул на часы, достал из кармана камзола листок бумаги, развернул, положил перед собой. Не удержавшись, я подался вперед. На листке не было букв, только точки, выстроившиеся в долгий ряд. Леметр уловил мой взгляд, подмигнул, щелкнул переключателем на одном из цилиндров. Широкая ладонь легла на рычажок. Дзинь! Колокольчик ожил. Дзинь, дзинь, дзинь…
Я застыл на месте, не решаясь пошевелиться. Как просто! Арестантская азбука, посланная в эфир. Неуловимая, неслышная… Гражданин Вадье может окружить Париж целым легионом санкюлотов, перекрыть все дороги, отменить пропуска, может повеситься от злости – или сунуть голову в черном парике под «национальную бритву». Дзинь, дзинь, дзинь – позвякивал колокольчик. Увы, господа якобинцы, увы… Вам придется сначала выдумать такую же «простейшую вещь». А ваши мозги сейчас заняты совсем другим…
Не знаю, сколько я простоял, глядя, как загорелая рука нажимает на рычажок, слушая, как негромко позвякивает колокольчик. Наконец Леметр шумно вздохнул и, достав огромный платок с кружевами, вытер вспотевший лоб.
– Пока все… Ну, будем ждать ответа. Впрочем, ему никуда не деться.
– Д'Антрегу? – понял я, все еще не веря. Неужели в эти минуты в далекой Венеции граф уже читает невидимое послание? Нет, не читает, наверно, перед ним тоже – долгие ряды точек, их еще следует расшифровать…
– Я посоветовал срочно подготовить пару ложных бюллетеней и обязательно указать фамилию нашего, хе-хе, шпиона.
– Какую? – удивился я.
– Это я подскажу ему в следующий раз – когда вы назовете мне подлинную. Лучше всего, чтобы гражданин Вадье занялся де Сешелем. Отличная кандидатура! Признаться, не верится, что этот негодяй нам помогает. Зато для гражданина Вадье сей господин всем, хе-хе, хорош. Бывший аристократ, дружил с Бриссо… А потом мы кое-что подкинем и сами – чтоб, хе-хе, понадежней было. И еще денег попросим. Иначе гражданин Вадье, того и гляди, хе-хе, не поверит!
Я кивнул – расчет был точен. Эро де Сешель отправится на эшафот за чужие грехи. Внезапно в душе шевельнулось странное чувство. Жалость? Негодование? Или просто омерзение? Убить врага в бою – одно, а ударить из-за угла…
– Пойду! – я отвернулся, чтобы не встречаться взглядом с этим странным человеком. Казалось, его не в чем упрекнуть. Потом, когда Франция воскреснет, одноногий, наверно, станет пэром. И Руаньяк тоже не остался бы без награды! Руаньяк, сжигавший деревни, убивавший пленных и – приговоривший к смерти моего друга. И меня бы тоже наградили. Еще бы! Все вместе мы убивали врагов – свинцом, шпагой, картечью – или невидимыми волнами в эфире…
Оставалось узнать у голубоглазого его адрес. Комитет гражданина Робеспьера заседает каждый день, и, вполне возможно, уже завтра…
За окнами была ночь, неярко горели свечи, и тени обступили нас со всех сторон. Лицо Демулена, сидевшего рядом со мной, казалось в сумеречном свете старым, словно Прокурор Фонаря уже перешагнул седьмой десяток. Вильбоа черным силуэтом застыл у окна, Юлия сжалась в комок в огромном кресле, утонув во тьме.
– Н-ничего, – вздохнув, повторил Камилл. – Жорж сказал, что н-ничего не поделаешь. Надежда одна, сейчас б-бриссотинцев почему-то не т-трогают, семьдесят два депутата с-сидят в Аббатстве уже полгода…
– Д'Энваль – не депутат, – негромко возразил Вильбоа. – И еще это письмо…
Да, наш ирокез угодил в западню. То, что удалось узнать за день, не обещало ничего хорошего.
– Неужели они не понимают? – голос Юлии звучал глухо, еле слышно. – Альфонс – не политик, он просто…
