Да он весельчак!
Громкий голос шевалье дю Бартаса был слышен даже в конце коридора. Первая мысль оказалась не из самых удачных: наш хозяин, отчаявшись получить долг, велел принести испанский сапог прямо в номер.
Слава Господу в вышних, ошибся. Доблестный шевалье всего-навсего распелся.
Я постучал и заглянул в комнату. Шевалье дю Бартас восседал за столом, пустой кувшин приткнулся к ножке стула, кубок – тоже пустой, стоял вверх донышком, наводя на грустные мысли.
Стась Арцишевский, когда мы с ним в очередной раз дегустировали aqua ardiente, рассказывал, что пушкарям перед залпом следует открыть пошире рот, дабы не оглохнуть. Я уже собрался последовать его совету, но песня смолкла, и я так и не узнал, что стало дальше с вояками славного принца Бурбона.
– Ужинали, синьор дю Бартас?
Его вздох напоминал отзвук дальней канонады, и я невольно посочувствовал славному шевалье. Кажется, не только солдатам принца довелось свистеть в кулак.
– Тогда я закажу ужин прямо сюда, а вы пока расскажете.
– О, мой дорогой друг! – прочувствованно воскликнул дю Бартас. – Поистине, вы меня спасаете от лютой смерти, ибо наш каналья-хозяин окончательно потерял всякий стыд и определенно решил заморить меня голодом. Ну, почему в этом городе никто не дает в долг? Mort Dieu! Проклятые итальяшки! Хуже них – только испанцы, будь они трижды…
Тут он взглянул на меня и осекся.
– То есть, мой дорогой де Гуаира, я ни в коем случае не имел в виду вас…
Меня?
– Извините, ради Бога, сам не знаю, как это язык повернулся…
Я понял. Акцент! Я ведь тоже говорю с кастильским акцентом, как и бедняга де ла Риверо!
– Я не испанец, синьор дю Бартас. И даже не португалец.
– Правда? – голубые глаза засветились радостью. – О, мой друг, поистине это хорошая новость! Ma foi! Вы мне дороги, будь вы даже гололобым турком, но то, что вы не поганая испанская собака – это отличная новость!
Я невольно сглотнул. Поганая испанская собака, гололобый турок, английский еретик, итальяшка, грязный индеец, пархатый жид…
А ведь шевалье – не из худших в человеческой стае!
– Я русин, если вы, конечно, не против.
Дю Бартас решительно качнул головой:
– Помилуйте, мой друг! Как я могу быть против?.. Гм-м, а это где? В Америке?
Я чуть было не удивился, но вовремя вспомнил о синьорине Коломбине. Кажется, без нее не обошлось.
– Чуть ближе.
– Эх, взглянуть бы! – мечтательно протянул шевалье. – А то, признаться, даже скучно! Никогда не бывал дальше Перпиньяна. Вот только сюда занесло, и то без медяка в кармане.
Желания, высказанные вслух, имеют обыкновение сбываться. По крайней мере, иногда.
Ужинал шевалье с превеликим аппетитом, утоляя жажду отличным неаполитанским «греко». На этот раз я решил проявить здоровую инициативу и лично распорядился по поводу вина.
– Отменно! – констатировал дю Бартас, осушая третий кубок. – Жизнь, дорогой де Гуаира, становится все краше! Кстати, вы деретесь завтра на рассвете, после заутрени. Аппиева дорога, возле гробницы синьоры Цецилии Метеллини.
Глоток «греко», которым я запивал жареную пулярку, на миг застрял в горле. Завтра?
– Мы решили не тянуть. Parbleu! Такие дела надо решать быстро!
Выходит, маркиз Мисирилли решил не утруждать себя тренировками в искусстве плевания колючками. Жаль! Завтра и без того трудный день.
– Расстояние десять шагов, очередность – по жребию, колючки – ваши. Жаль, не придется все это удвоить!
Опять – удвоить! Переспрашивать я не стал, но дю Бартас разгадал мое недоумение.
– Как, мой дорогой друг! И вы тоже не слыхали об этом? Vieux diable! Сколь медленно распространяются добрые обычаи! В Париже давно всех удваивают. Дерутся не только вызванный и принявший вызов, но и секунданты. Впрочем, удвоить – не предел. Однажды я дрался с самим д'Артаньяном, лейтенантом «черных» мушкетеров. Мы были с ним секундантами; а всего в тот день скрестили шпаги восемь человек. Мне тогда проткнули бедро. Вот это жизнь!
Как мало нужно человеку для счастья!
…Желтая вода подступала к горлу, захлестывала рот, не давая даже крикнуть. Меня бросили в Тибр – как старинную шпагу, врученную моему деду Карлом, императором Священной Римской Империи. Тяжелую шпагу с широким лезвием, какие уже почти не носят…
– Я, брат Адам, прозываемый Рутенийцем, исповедник трех обетов и коадъюктор Общества Иисуса Сладчайшего…
